Предрассветная тьма
Шрифт:
Я кладу блокноты на стол и достаю телефон из заднего кармана. С помощью быстрого поиска, который у меня под рукой, и я нахожу адрес Эндрю Биддла, и что самое противное, он живёт всего в двадцати милях от этого самого места. В груди всё сжимается. Кровь бросается по ярёмной вене. Схватив блокноты, я поворачиваюсь и в гневе вылетаю из дома. Злой, что её забрали, в ярости, что всё это время она была так близко. Дверь с шумом закрывается за мной. Я ускоряю шаг, когда подскакиваю к машине и к тому времени, как оказываюсь за рулём, я буквально могу видеть, как стучит мой пульс. С каждым ударом сердца сознание затуманивается.
Спустя несколько секунд его адрес вбит в мой GPS-навигатор. Я закрываю глаза
Я заберу её с собой. Разве это неправильно? Будет ли неправильно с моей стороны взять её с собой? У меня к ней чувства — мне с ней комфортно, чего я не никогда не испытывал, что-то настолько правильное и естественное. И я боюсь, что, если я на самом деле позволю себе увидеть это, окажется, что я влюблён в неё или что я чертовски абсолютно сошел с ума.
Нажав педаль газа до упора, я еду с открытыми окнами по старой сельской дороге. И десять минут спустя я въезжаю на длинную, извилистую подъездную дорожку. Дом большой, в викторианском стиле с Астон Мартин, припаркованным перед впечатляющей ландшафтной архитектурой. В доме, должно быть, по крайней мере, сорок окон и только в одном горит свет.
Я хватаю револьвер из бардачка и выхожу из машины, осторожно и тихо закрыв дверь. Сердце колотится о грудную клетку, когда я борюсь с мыслью, что я собираюсь сделать. Я не собираюсь никого убивать. Эта мысль, что я собираюсь её спасти, заставляет меня нервничать, а что если я облажаюсь? У меня нет плана и, хотя поэтому мне следует быть осторожным, я не осторожничаю. Иногда гнев и месть работают лучше, чем любой рациональный план, который, если надеяться, когда-либо сработает.
Я стою близко к подстриженным кустам, расположенным в линию перед домом, затем тихо на цыпочках поднимаюсь по каменным ступенькам к витражной стеклянной двери. Дверь не двигается с места, когда я тяну за ручку. Выдохнув, я запускаю руку в волосы, и ищу что-нибудь, чем можно разбить стеклянную дверь. Рядом с входом стоит большая цементная кадка с увядающим лавровым деревом. Вокруг ствола разбросана галька, и там торчит как больной большой палец пластиковый камень, под которым прячут ключи. Я не могу сдержать ухмылку, когда беру из-под него ключ и бросаю его назад в кадку. Тихий щелчок замка — и дверь тихо распахивается в большой мраморный холл с огромным пианино у основания винтовой лестницы.
Здесь жутко тихо, и хотя я стараюсь быть осторожным, стук каблуков ботинок эхом разносится по наклонному потолку. Я взвожу курок. Щелчок раздается в комнате, звук вызывает жалкую ухмылку, которая кривит мои губы. Было много людей, чьи жизни я мечтал забрать, но этот безликий человек — я мечтал отнять у него жизнь, затем жизнь Эрла в течение слишком многих ночей. Я хочу этого. Мне нужно это, как нужен грёбаный воздух, которым я дышу. Возмездие.
Как только я взобрался по лестнице, я направляюсь к боковой стороне дома, где я видел свет в окне. Я поворачиваю направо и очень медленно двигаюсь по длинному коридору мимо одной комнаты за другой, и в самом конце я вижу потрескавшуюся дверь, из которой
— Почему? — кричит он. — Я любил тебя. Я любил тебя!
Я делаю шаг в сторону немного ближе к дверному проёму. Сквозь щель в двери я могу различить только большую кровать с балдахином, покрытую толстыми покрывалами, и там, у кровати на коленях стоит тот ублюдок, который имел мою сестру последние семь месяцев. У меня дрожат руки, палец дергает спусковой крючок. Я смотрю, как он протягивает руку и берёт чью-то руку в свою, нежно целуя её тыльную сторону.
— Я любил тебя… — снова говорит он, качая головой и плача.
Пот каплями течёт по линии брови, и я изо всех сил стараюсь выровнять дыхание. Я хочу жестоко убить его. Я хочу распять его.
Он снова водит носом по её руке, и именно тогда я замечаю, что что-то не так. Вдруг ярость, нарастающая в моей груди, исчезает, её быстро сменяют страх и мрачное предчувствие. Я пинком открываю дверь, и мужчина подскакивает, его налитые кровью глаза бросают взгляд на меня и на поднятый пистолет. Он выглядит разбитым, в отчаянии, и вместо того, чтобы среагировать, он просто снова обращает своё внимание к кровати, поднимая бледную руку к своему лицу и потирая щеку пальцами. Мой взгляд перемещается к кровати. Колени вот-вот подогнуться. Сердце пропускает несколько ударов, прежде чем пуститься во все тяжкие.
Лила лежит посредине кровати. Половина её черепа снесена, кровь и мозги разбрызганы по белым льняным простыням и деревянной спинке кровати. Всё это время она была так близко, а я пришел слишком поздно, возможно, опоздав лишь на какой-то грёбаный час. Один долбаный час.
Я хочу развалиться на куски, упасть на колени и закричать, но нет. Вместо этого я продолжаю, уставившись смотреть на безжизненное тело моей маленькой сестры, слёзы застилают глаза, когда я поднимаю пистолет и прижимаю его к виску мужчины. Он не двигается и не издаёт ни звука, а я ничего не говорю, просто нажимаю на курок. Громкий выстрел нарушает тишину, затем следует чёткий тяжёлый удар, когда его тело ударяется о твёрдый деревянный пол. Закрыв глаза и сделав вдох, я резко опускаю подбородок к груди.
— Прости, Лила, — я едва могу подобрать слова, когда открываю глаза и перешагиваю через его тело к краю кровати. Я хватаю её за руку. И понимаю, что она всё ещё тёплая, от этого в животе всё переворачивается, и я сдерживаю рыдание. В другой её руке всё ещё зажат пистолет сорок пятого калибра.
Лилу забрали, да. Её забрали с улицы и лишили её той немногой сущности, которая у неё была. Продали этому человеку, который, как кажется, действительно любил её. Пальцы девушки украшают кольца с большими бриллиантами, на её шее в крови висит ожерелье от Тиффани. Эта жизнь — похожа на ту, которую любая девушка с радостью приняла бы, особенно та, которая потеряла всё, которую вынудили прийти к чёртовым мужикам, чтобы купить дозу. Все же, Лила выбрала самоубийство. Она была узником наркотиков и улиц и всё равно у неё оставалась воля к жизни, но здесь, окруженная всем этим, она выбрала покончить с жизнью.
И почему?
Потому что любовь — это не то, что можно подделать. Это не то, чем следует манипулировать. И заставлять верить, что ты любишь кого-то, кого не любишь, я думаю, этого достаточно, чтобы любого свести с ума. Не знаю, как долго я стою здесь, держа её руку и плача, пытаясь понять, что я подвел её. Но, в конце концов, я отпускаю руку Лилы, которая падает на кровать, и ухожу, молча возвращаясь на машине домой.
Я не подведу Аву.
Глава 25