Предрассветная тьма

Коул Стиви Дж.

Ава

Я не могу уснуть. Разум бродит по тёмным уголкам, желая знать, сегодня ли я умру. Мои кутикулы кровоточат там, где я их грызла. Я вслушиваюсь в шум наверху. Кажется, будто там наверху есть кто-то ещё, кроме Эрла и Макса. Слишком много шагов, и я слышу приглушённые звуки музыки. Я слушаю, как ходят по полу, уставившись в потолок, и пытаюсь представить, где именно надо мной они находятся. Они исчезают, и я сглатываю. Они больше не в комнате надо мной, это значит, что, возможно,

они спускаются по…

Голоса в другой комнате заставляют моё сердце биться быстрее. Все они глубокие. Мужские. Ожидание — на самом деле жуткое ощущение. Снова и снова прокручиваю в голове ужасные мысли. Клянусь, я продолжаю думать, что вижу тени, но здесь нет окон. Поэтому я знаю, здесь что-то не так.

Временами мне кажется, что я не могу дышать.

Иногда я кричу без причины, чтобы хоть как-то нарушить молчание. Вы бы удивились, что у тишины на самом деле есть звук. И я думаю, что это самый громкий, самый невыносимый звук, который мне когда-либо приходилось терпеть.

Спустя некоторое время ты начинаешь всерьёз думать, что слышишь, как думаешь, шум своего собственного дыхания вызывает желание закричать. И тогда я понимаю… это радио. Забавно, насколько условно я стала думать, что существует только тишина, когда со мной нет Макса. Я протягиваю руку, чтобы включить радио, когда затвор соскальзывает со своего места, и адреналин разливается по моему телу.

Входит Эрл, за ним Бубба и ещё какой-то мужчина среднего возраста с всклокоченными рыжими волосами, зачесанными на его лысеющей голове. Эрл поднимает на меня палец и указывает на меня.

— Вот она. Она красотка.

Бубба грубо смеётся, а другой мужчина вразвалочку входит в комнату, с шумом захлопывая дверь.

— И у грёбаного Макса стоит на неё, — хохочет Бубба.

— Чёрт, — говорит рыжеволосый, сплюнув на пол. — У меня встаёт прямо сейчас, а я только взглянул на неё.

— Трахни её, если хочешь, — говорит Эрл. — Просто дай мне немного, и можно считать, что мы квиты.

Нет. Нет. Нет! — кричу про себя. Внешне же я остаюсь твёрдой, молясь Богу, что, если я не буду бороться, если не покажу ему страх, грозящий волнами пролиться через край, возможно, он потеряет ко мне интерес.

— Лады, — говорит безымянный деревенщина, копаясь в своём кармане и доставая мешочек с белыми камнями. Эрл и Бубба тихо ржут и открывают дверь.

— Я тебя закрою, — говорит Эрл. — Я буду неподалёку, когда ты закончишь. Только не убей её — самое главное, чтобы она осталась жива. Можешь трахать её, сколько хочешь.

Дверь за ними захлопывается. Затвор скользит на место. И этот отвратительный мужик уже стягивает штаны.

Я ненавижу его. Ненавижу всех до единого.

Мне драться? Зачем делать ещё хуже самой себе?

Я снова ложусь на кровать, недовольная собой за то, что я такая слабая, но слабость ли это или это желание выжить несмотря ни на что? Слабость ли с моей стороны принять это или это сила согласиться с тем, что, что бы я ни сделала, это не остановит их? Он лишь сказал не убивать меня, так что на это я надеяться не могу. Нет, если я буду бороться, он причинит мне боль, но не прикончит меня. Я сделаю только хуже, поэтому я смирюсь с тем фактом, что любовь — это ложь, что все люди жестокие и ужасные, и что я — в точности как мне говорил человек, который уничтожил меня, засунув в эту тьму, когда мне было девять лет, — недостойна любви.

В ту секунду, когда он хватает меня за бёдра и насильно раздвигает их, я закрываю глаза и отворачиваю лицо в сторону, чтобы постараться избежать тошнотворного запаха из его рта. Точно так, как я делала все те годы назад, я притворяюсь, что это не я. Снова и снова, я как обычно пою про себя песни, иногда громко выкрикиваю их, чтобы заглушить мои крики. Но сейчас это не сработает, потому что когда ты ребёнок, ты не способен по-настоящему понять, что происходит, по крайней мере, первые несколько раз. Тебя защищает резервный запас невинности, когда ты думаешь, не сомневаясь, что не может быть того, что происходит, потому что люди не такие злые. Но каждый раз, когда ты вынужденно оказываешься в этой позиции, эта невинность сорвана.

Я была раздета — и когда всё это, наконец, было сорвано, вот тогда я поняла, насколько ужасно на самом деле всё это было. Здесь не было невинности, которая защитила бы меня, поэтому я делаю вид, что это какой-то ужасный фильм, где всё, что ты можешь сделать, — это видеть бедную девочку в тёмной комнате, слышать её сдавленные крики и мерзкое хрюканье куска дерьма, делающего своё дело сверху на ней.

На протяжении всей жизни я научилась тому, что, если говоришь себе что-то достаточное количество раз, ты начинаешь в это верить, поэтому я говорю себе, что в аду. В аду. Потому что тогда я могла бы понять, почему всё это со мной происходит. Всё становится чёрным, и я хочу, чтобы мой разум всё забыл. Но я знаю, этого не будет…

Он взбирается на меня. Моё сердце стучит очень сильно, уровень адреналина зашкаливает. И оказывается, старые привычки сложно сломать, поэтому я пою. Я пою про себя песню «Неустойчивый», потому что она заставляет меня думать о Максе, и я кричу как слабая жертва, какой я и являюсь, желая знать, что, чёрт возьми, со мной не так. Что со мной не так, что со мной происходят такие вещи?

Я не обращаю на всё это внимание. Каким-то образом, я всё это игнорирую. И когда он заканчивает, он встаёт с меня, его отвратительный пот капает на моё обнаженное тело. Он снова натягивает свои штаны на талию, затем с силой ударяет меня по лицу.

— Я в тебя кончил, — хохочет он.

А меня засасывает прямо в этот ужасный кошмар. Всё внутри меня дрожит, живот выворачивает наизнанку, выворачивается сам по себе, потом я сажусь, и меня тошнит на пол. Живот продолжает крутить, и меня снова рвёт. Я не могу избавиться от ощущения его во мне — вытравить его из меня. Я снова и снова пытаюсь чесать кожу, и мне требуется минута, чтобы осознать, что я кричу. Я ненавижу себя. Я ненавижу его. Я ненавижу всех, чёрт возьми. Я просто хочу умереть.