Предрассветные боги
Шрифт:
— Не останутся, — безо всякого интереса пообещала Мара. — Будет вам новый народ. Свой ли, чужой — нам любой сгодится.
— Мы-то друг дружке до недавнего чужими были, — проворчал Рагвит. — Каждый в своем селище сиднем сидел. К соседям пару раз в лето нос казал. Давно ли забегали, как родные?
— И то верно, — согласился Светогор. — Что до меня, так я в том никакой докуки не вижу. Какого чужого к нам не притащи, его дети еще помаются, а внуки уже своими станут. А внуки внуков — те уж и не вспомнят, кто кому кем приходится. Тут от своих больше, чего зависит: не станем перед пришлыми величаться, так и они к нам по-человечьи. А нам величаться не с чего —
— Вразумим, — эхом отозвалась богиня смерти, явно думая о чем-то своем.
Но от этого ее, будто невзначай брошенного «вразумим», всем стало не по себе. Кто его знает, что сама смерть может понимать под вразумлением — волосы дыбом, как представишь. Оно конечно: Мара — своя привычная, родная девочка, но… Как привыкнуть, что смерть бродит рядом с тобой, как… родная? О том до самой смерти не забыть.
— Э-эй! — разорвал Светогор повисшую тягостную тишину. — Ягдей, мой свет! Ты чего ж в сторонке-то жмешься?! Поди-ка сюда!
Павер медведей с тех пор, как горцы обосновались в Озерной долине, являлся к ним каждое лето по два, а то и по три раза. Приходил не надоедой незваным, а приглашенным честным обычаем гостем богини Мары — та его очень даже выделяла среди прочего люда. Почитала знатным разумником и величайшим средь мужей Белого народа славнов. Краткую дорогу к Великой реке давным-давно разведали и проторили — даже три зимовья сложили на четыре дня безбедного пути. При таких-то роскошествах, чего не бегать туда-сюда, а потому гости в Озерной долине редкостью не числились. Ну, молодежь-то понятно: три брата-богатыря под рукой бога Перуна учили их биться мечами и прочим воинским повадкам. Знахарки из селищ то и дело таскались к Ожеге, а боле к Живе за своими потребами. И польза от того была столь велика, что подарками Ожегу — а нынче уже матушку Ладу — задаривали, не ведая удержу. Бывало, горцы, уходя погостить на Великую реку, тащили те подарки обратно и раздавали тем, на кого матушка Лада им указывала. Понятно, что вдовам и сиротам — прочие от нее бы и куска прошлолетнего жира не получили. Чай, сами не безрукие — ругалась Ожега — и неча попрошаек плодить. Сами вожди тоже таскались на поклон к Отцу-Сварогу за мудростью, чему Деснил не шибко радовался. Ибо пределы своей мудрости зрил четко, а решения за иных пройдох принимать отказывался. Дескать, пусть сами за себя решают и ношу свою волокут на собственном горбу. Словом, горцы, как бы далеко они не убежали, все одно пребывали как бы под боком.
— Беседуете? — вроде бы без интереса спросил Ягдей, присоседившись к Светогору на крытую мехом лаву.
— Ругаемся, — притворно вздохнула Жива, аж подпрыгивая на отцовых коленях.
Кременко резал последнюю дырочку на ее жалейке, с коей она и намеревалась удрать немедля, как он закончит. В отличие от Мары с Перункой, богиня жизни не слишком вникала в дела, где не шла речь о здравии или хворобах всего живого: и бегающего по земле и растущего на ней. Да и матушкина волчица Вука — заматеревшая и раздобревшая от сытого житья — уже крутилась в нетерпении рядом. Эта мать всего волчьего семейства Озерной долины обожала крохотную богиню и всюду таскалась за ней тенью.
— И о чем спор? — правильно оценил положение дел многоопытный павер.
— Так о походе все, — проворчал Светогор. — Третье лето все трем-перетираем. Я уж, признаться, и верить перестал, будто сподобимся, а оно, вишь как? Уже и пятки салом мажут. Да слышь, что надумали? Ввосьмером пойдут!
— Ну, — хитро сощурился Ягдей, — коли при двух богах могучих, так и втроем бы не оплошали. А тут целых восемь рыл — целая ватага.
— Ух ты! — совсем по-бабьи всплеснул руками Светогор. — А мы-то заждались! У нас-то своих дурачков недобор, так подмога прибыла. Слышь, Драговитка!
— Слышу, отец, — лениво отозвался пригревшийся на весеннем солнышке вождь.
— Слышу!.. — передразнил, было, старый медведь, но осекся.
Заметил Деснила, размашисто шагавшего к месту общего сборища. То бы еще ничего, но сбоку к нему прилепилась Ожега, что-то вереща и размахивая руками.
— Еще подмога прибыла, — ехидно подольстился к Светогору Парвит, склонивши башку.
— Цыть! — рявкнул тот и сплюнул… в сторону приближавшейся бабки. — Тебя кто спрашивал?! Иль тебя обычаям внове поучить? — убавил он в голосе, заметив, как Ожега потянула к нему шейку, прислушиваясь: — Ну, я пошел, — ни с того, ни с сего объявил он тихонько и подпрыгнул с лавы, словно молодой: — Дел невпроворот, — бурчал Светогор, удаляясь, — а эти расселись тут. Только бы языками мести….
— Война у них с матушкой Ладой, — притворно запечалился в ответ на удивленный взгляд гостя Парвит. — Гоняет наша матушка нашего батю Светогора, как нашкодившего волчонка. Ему вождь Даривой трех сирот всучить задумал. Из ближней родни на воспитание, значит.
— По обычаю, — кивнул Ягдей.
— По обычаю, — согласился Парвит. — Да против норова нашего бати. Дескать, стар он уже носы сопливые утирать.
— И сколь малы детишки? — с трудом удерживал улыбку павер.
— Ой, малы-малехоньки! — запричитал Парвит. — Меньше некуда! Двенадцать лет, десять да девять — тока от титьки!
— А ну, брысь отсюда! — загрохотал Деснил, разорвав негромкий, но дружный хохоток. — Не про вашу честь гость! Мара, мы о деле собрались говорить? — сурово засверкал смеющимися очами божий пестун. — Или Ягдей тут до зимы околачиваться будет, пока всю нашу дурь не пересмотрит, не перещупает?
— Живушка, ясочка моя! — ворковала между тем Ожега. — Ты пошла бы к матушке. Ей вот только-только детишек хворых из лисьего селища притащили. Глянула бы, сердечко мое.
Девчушка серьезно кивнула и вскинула глазенки на отца. Кременко поднялся и потащился к жене под жалостливый первый наигрыш новой жалейки.
— И овечий загон почистить не забудьте! — взревела старушка вслед потихоньку отползающим вождю со товарищи. — Слышь, Драговит?! И крышу на коровнике поправить обещались! И коней своих к лешаку убирайте! Весь коровий лужок подъели! Пустодырые, — ворчливо закончила она, плюхаясь на лаву под бочок Деснила. — Ну, чего?
Ожега пристально оглядела оставшихся: свернувшуюся на шкурах клубочком Мару, мечущего в столб ножичек Перунку, Ягдея, блаженно разулыбавшегося старательному солнышку.
— Чего сказать-то хотела? — капризно воззвала к Маре великая язва всего Белого народа.
— Зачем в поход собрались, — не пошевелилась и не утрудила себя поднятием век богиня.
— А надо ли нам про то знать? — мгновенно посерьезнела бабка.
— Надо, — отрезал Перунка, выдирая из столба крепко засевший ножик. — Нам самим в походе не управиться. Мужики нужны. Но, сами мы такое не вольны решать. Ваше у вас нам отнимать невместно. Можем только попросить, чтоб отпустили их с нами.
— Просите, — согласился Деснил, переглянувшись с Ягдеем, о причине скорого призыва коего голову ломали вместе.