Предрассветные боги
Шрифт:
— С чего бы это? — подобрал губы Тугор, крепче сжав бечевки. — Чего это ихнего у нас тут завалялось? Здесь, коли по совести, так вся добыча ваша: божья да славнов. Мы и сами-то все сплошь ваша добыча, так с чего нам с оленями делиться?
Этими же самыми словами настырный тур и приголубил на общем сходе Чедомира, у коего не зазрило прилюдно объявить о своем отделении на сторону. Олень, было, заерепенился, полез спорить, да Ирбис его заткнул одним своим тяжким взглядом. Хоть и полагалось старшому на сходе по традиции Белого народа, но присаживаться на поваленные в кучу шкуры Черный лебедь не стал. Уравнял себя
— По совести решать надо! — вякнул кто-то из оленей, но поддержки ему не последовало.
— По совести? — задумчиво повторил Ирбис. — Хорошо бы оно: по совести. Да только о совести всяк свое мыслит. Всяк ее на свой лад мерит, — бросил он взгляд на Чедомира, да тут же и отвел его в сторону тесно сгрудившихся сулов: — Капкиай, под твоей рукой чуть не половина мужей собралась. И пусть треть из них другого рода-племени, да все вы заедино держитесь. А стало быть, тебе первому ответ держать. Что ты мыслишь для себя и своих людей?
Старшому сулов было тридцать четыре лета — не велик старейший. Но все давно забыли о том. И не оттого, что его черную башку сплошь обметало инеем седины, а едино из-за мудрой и хладнокровной его выдержки, что являл он в любом деле. Вот и теперь он не стал суетиться или же, наоборот, развозить туманности — глянул Ирбису прямо в глаза и холодно молвил:
— Сулы слышали слово оленей. Мы думали. Мы решили идти за славнами. Шестью десятками своего племени не возродить. Да и кровь предков в нас давно разбавлена чужой кровью. Мы все родились в полоне. А нынче хотим под руку богов Белого народа. Я все сказал.
— Добро, брат, — кивнул Ирбис и глянул приглашающе на Тугора.
— Я, было дело, думал вернуться. То от меня слыхали многие. Но, многое с той поры и переменилось. Капкиай верно сказал: несколькими десятками Рода не возродить. Только людей сгубишь. Да мы до своей земли такими силами и не доберемся — вновь все здесь и кончится. Только вот на второй поход славнов рассчитывать уж не приходится. Я судьбу испытывать не стану. Мы идем к славнам. Всё ли так, мужики?
Ответом ему был ровный одобрительный гул трех десятков глоток.
— Добро, брат, — кивнул Ирбис. — Русан?
— Куницы идут к славнам, — без рассуждений возвестил тот.
— Браниша?
Старшой без малого двух десятков соледобытчиков долго молчал, в чем ему никто не препятствовал. Понятно, что мужиков тянуло вернуться к прежнему житию. И будь у них поболе силы, они бы отправились домой немешкотно. Но, что есть, то и есть. Да и слова Тугора о новом полоне пребольно резанули по сердцу — внове оказаться там, откуда их вытащили всего-то три месяца назад, пугало нешутейно.
— Не дойдем, — наконец, молвил Браниша обреченно, не стыдясь отчаяния в голосе. — Покуда сакха страшатся ваших богов, мы недосягаемы. А стоит нам оторваться от вас, и пощады не будет. Не, в одиночку я на закат не двинусь.
— Почему в одиночку? — бесстрастно напомнил Ирбис. — Вон олени туда наладились отправиться.
— С Чедомиром я и вовсе никуда не пойду, — холодно приговорил Браниша. — Нет ему моей веры.
— Или сам в вожди метишь? — едко осведомился старшой оленей, оглядываясь на своих за спиной. — Да чуешь, что тому не бывать.
— Вот потому и нет ему веры, — скупо бросил Браниша и отступил к своим товарищам.
— Что ж, коли все сказали свое слово…
— Не все! — взвился из-за мужских спин высокий девичий голосок.
Сулы, между тем, расступались, давая протиснуться к старшому схода его собственной дочери, кою все побаивались, памятуя о ее колдовском родстве. Лунёк, супя бровки и поджав губки, тащила к отцу за руки двух девок.
— Вот! — вытолкнула она обеих наперед в мужской круг.
Девки засмущались, затеребили подолы коротких войлочных бешей, потупили глазки, зардевшись степными маками.
— Что вот? — равнодушно вопросил Ирбис, глядя поверх девичьих голов.
— Так, они ж с месяц назад с оленями сошлись, — будто ребенку, растолковала отцу недоделанная колдунья. — А тех Чедомир уводить вздумал.
— И что? — нежданно весьма залюбопытствовал Тугор, что вот только-только недовольно супился на бабское вторжение.
— Так они не жаждут уходить, — все тем же отеческим тоном пояснила Лунёк. — Боятся от нас отрываться. Не верят, будто два десятка оленей их защитят дорогой. Где уж им, коли девок собственные Рода уберечь не смогли. Там-то, поди, мужиков куда больше было. Словом, коли их мужья подадутся в одиночку к себе, то они, — пхнула она девок в спины, — мужей оставят. Я у старших баб поспрашала: есть у Белого народа такой закон. Дозволяется мужа оставить, коли он на голову нездоров стал.
— Есть такой закон, — солидно и всячески скрывая издевку, поддакнул Тугор. — Правда, на моей памяти такого не случалось.
— А у куниц было, — заверил кто-то из парней. — Нам бабка сказывала еще по малолетству.
— Добро, — со вздохом постановил Ирбис. — Неволить вас не станем. Хотите остаться, так оставайтесь…
И умолк, терпеливо дожидаясь, пока олени не проорутся. Впрочем, те не задержались, ибо сам Чедомир молчал, с мрачной ненавистью разглядывая славна, за коего Ирбиса держали все.
— Пошли прочь, — приказал он дочери, едва скоротечная буза утихла, и постановил оленям: — У славнов рабов нет. Коли ваши бабы за вами не идут, так то не наша печаль. Насильно мы их к вам не привяжем…
— Мара! — восторженно завопила Лунёк, всплеснув ручками.
Она еще не успела убраться из мужского круга и одной из первых узрела выступающую недалече из воздуха громадную богиню. Обе девки завизжали и рухнули наземь. Да и мужики вразнобой повалились на колени пред ликом грозной богини смерти, о коей старались не трепаться по-пустому. Сами толком не могли сказать: верят ли они тем слухам или же нет, но вот, когда так! Когда она самолично!..