Предрассветные призраки пустыни
Шрифт:
Джунаид-хан ехал на своем светлом иноходце впереди маленького отряда. Он был молчалив, хмур, раздражителен, не похож на того уверенного в себе предводителя, с достоинством разговаривавшего со всеми. Теперь хан чаще обычного выходил из себя. Последние события, развязавшиеся разгромом его отрядов, вовсе выбили Джунаида из равновесия. Он постоянно срывался, в гневе хватался за маузер и, не дожидаясь помощи Непеса Джелата, сам разделывался с ослушниками. Даже сыновья стали его остерегаться. Хану никто не докучал, ему старались не попадаться на глаза.
Умный конь с такими же зеленоватыми и налитыми кровью глазами, как у хозяина, шел ровной, красивой иноходью. Чуть приподымаясь в такт его бега, Джунаид-хан, словно
Один бой, второй, третий… красные аскеры не дали джунаидовским всадникам дойти до Ташауза, вцепились мертвой хваткой, терзая его отряды. Телами его лучших нукеров устилались Каракумы…
Ветер доносил сладковатый смрад трупов, над которыми уже громоздились вороны и грифы. Зловоние преследовало всюду. Навязчивый запах вызывал у Джунаид-хана тошноту, учащал дыхание, и хан мчался на коне за барханы, чтобы никто не видел его жалким и беспомощным, как зачавшую бабу, исходящую рвотой. В ушах стояли звонкие русские команды: «Шашки к бою, галопом марш!» – затем: «В атаку марш!»
Перед глазами Джунаид-хана возникала картина недавнего боя с красными кавалеристами. В яростной круговерти, будто в огромном кипящем котле, кишащем людскими телами, бились нукеры и красноармейцы. Но откуда-то справа, словно джинны, выпущенные из бездонного сосуда, ринулись в атаку красные конники, опрокинули, смяли нукеров… Это был кошмар. Джунаид-хан, его сыновья, приближенные еле вырвались из самого пекла боя и пустились наутек.
«Позор, позор!» – в бессильной ярости шептали губы Джунаида. Какой просчет!.. Подлые людишки аулов и кочевий не пополнили сотни хана. Они в панике разбегались перед его конницей, вместо того чтобы садиться на лошадей и скакать, размахивая саблями… «Кто-то меня предал… – хватался за голову хан. – Почему двухтысячному войску не удалось пробиться до Ташауза? Красные отряды обложили меня в песках, не дав даже пробиться к стенам Ташауза… Подлый английский наблюдатель Гуламхайдар почуял неладное уже после стычки с отрядом красноармейцев под Акдепе, кровавая схватка на Ата-Кую перепугала его, ночью перс тайно оставил лагерь… Сбежал, трус! Англия больше и пальцем не пошевельнет для моей поддержки. Для нее очевидна несостоятельность операции…»
В возбужденной голове хана металось: оторваться от погони красных аскеров, перейти границу, а там все обдумать… Англичане не та сила, на которую следовало надеяться… Немцы! Вот с кем ему надо было держать связь против большевиков!..
«Подлецы! Все они хотят загребать жар чужими руками!» – кричал хан, но на самом деле он ехал на коне, плотно сжав губы, держась одной рукой за повод. Перед его глазами расстилалось раскаленное волнистое пространство пустыни с редкими колючими кустами саксаула и кандыма [6] . Джунаид не чувствовал ни жары, ни жажды – казалось, тело его, туго перетянутое поясом, высохло, как ветка саксаула, и почти перестало требовать пищи и влаги. «Басмач – истинный мусульманин, защитник правоверных от неверных», – льстили английские эмиссары. «Поднимайтесь, туркмены, вас поддержат в священной войне все единоверцы – турки, афганцы, арабы, персы…» Чушь! Верующие туркмены не обрадовались джунаидхановскому мятежу! А что говорить о каких-то иранцах или афганцах!.. Неужели он, туркменский хан, не понимает свой народ? О Аллах! Ужасные мысли пригибали тело к седлу.
6
Кандым (джузгун) – травянистое растение, имееющее сладковатый вкус.
Ночами, ложась головой на снятое с коня седло, хан не смыкал глаз, проводя время в какой-то полудреме. В кромешной тьме пустыни, в завывании ветра, в дуновении полуденного зноя ему мерещилось грозное дыхание смерти. С горсткой соратников он чувствовал себя совершенно беззащитным, ему казалось, что сейчас против него все: и солнце, и ветер, и пустыня… Закрывая глаза, Джунаид бормотал себе под нос: «И это пройдет!» Известное на Востоке философское изречение почему-то вспоминают все неудачники, тщетно тужащиеся идти против течения. Эту фразу часто произносил Джунаид-хан, ухватившись за нее, как за спасительную соломинку. И, о чудо!.. Она умиротворяла. «Ты зауряден, ты, хан, соринка в пене эпохи, не более того, – говорил он себе, – угомонись…» «Нет, я великий!» – кричал он со сжатыми губами. «Тогда доведи себя до подобающего великим людям великолепного бесстрастия… И все пройдет. О чем тебе горевать? Ты богат, как султан, дети свершат то, что не удалось тебе. Ты правильно поступил, что ввязался в бой с красноармейцами! Что бы ты делал там, за кордоном, с двумя тысячами нукеров? Их надо кормить, одевать… Аллах сам послал спасение, призвав их в свои священные чертоги. Ты исполнил долг!» И Джунаид-хан почувствовал необычную легкость, будто гора свалилась с плеч. Он исполнил долг!
– Отец, пора о ночлеге подумать, – голос Эшши-бая вывел хана из забытья. – Мы оторвались от красных аскеров. Теперь нас не догнать.
– А ты не думал о тех, кто может нас встретить у границы?
– Думал, отец. У нас для выбора тысяча и одна дорога, а у пограничников одна, по которой мы и просочимся туда…
– Не все так просто, сынок, как ты говоришь, – Джунаид-хан остановил коня у самой кромки песчаных барханов. Завернул иноходца, повертелся на месте, будто подсчитывая, сколько осталось людей, верблюдов. Позади в клубах пыли медленно двигались отары, погоняемые нукерами. Впереди, без конца и края, простиралась степь. Синяя предвечерняя дымка скрывала силуэты гор.
На скорую руку поставили три юрты. Все одно на рассвете сниматься, их можно спалить: не оставлять же в подарок большевикам! С громоздким грузом за кордон не прорвешься. Не опасаясь чужих глаз, в юрте можно развести огонь, сготовить еду, укрыться от холодных ноябрьских ночей, сеявших то дождем, то мокрым снегом.
Проворные нукеры собрали охапки саксаула, развели в ханской юрте костер и молча удалились. Вскоре сюда собрались сыновья Джунаид-хана, ишан Ханоу, Непес, Сапар-Заика, Нуры, Курре, Аннамет…
Задумчивый Джунаид, заслонившись ладонью от костра, посмотрел на Сапара. Тот молча достал из-за пазухи помятую бумагу, развернул перед ханом. Это была переснятая от руки карта, как две капли схожая с той, что висела в кабинете Новокшонова. Только по полям виднелись приписки, сделанные на туркменском языке латинскими буквами. Они объясняли систему пограничной охраны на небольшом участке границы Туркменской ССР.
Джунаид-хан, водрузив на нос очки, спросил:
– Чьей рукой тут выписано?
– Хачли…
– Смотри, ни одной ошибочки… Будто на своем родном языке пишет, гяур… Но разве можно так, собственноручно? Если карта попадет в руки чекистов? И понесет тогда Хачли свой поганый крест… Неосторожные люди глупы, как бараны.
– Хачли старается, мой господин, – ответил Сапар. – Ему очень хотелось вам угодить…
– Имей одного такого услужливого друга – и врагов не надо, – перебил Джунаид-хан. – Неосторожный друг опаснее врага… Давайте к делу. Мы разобьемся на три группы. Границу будем переходить врозь. Скопом нас пограничники перещелкают, как куропаток. Маршрут первой группы, – Джунаид-хан, уткнувшись в карту, немного помолчал, – западнее ущелья Душах. Здесь пограничный пост не выставляют, а днем ни души… Передайте этой… Она десятерых джигитов стоит. Как ее?