Председатель (сборник)
Шрифт:
— Беспременно руки на себя наложит! — сказала Сергеевна.
Настеха сжала челюсти, молчит.
— Она Кольки моего невеста… — проговорила Надежда Петровна.
— Пропади все пропадом! — горестно сказала Настеха В вырезе двери соседнего дома мелькнуло светлое платьице Дуняши и скрылось — будто махнул кто белым платком, взывая о помощи. Видимо, немецкий солдат поймал ее за руку и втащил назад в избу. Надежда Петровна вскочила.
— Ах, сволочи! — взрыднулось в ней.
Она хотела кинуться к дому, но Анна Сергеевна повисла на ней, а Комариха бросилась в
— Сказилась?.. Пристрелят — и вся недолга!
— Пустите!.. Мочи нет!..
— Пропади все пропадом! — повторила Настеха. Распахнулось окно, и в нем призрачно мелькнула фигурка Дуняши и скрылась.
Надежда Петровна рванулась и едва не высвободилась из цепких рук. Настеха встала. Она скинула с головы платок, и будто золотая пена вскипела над ее головой и рассыпалась по плечам. Она поддернула захлестанную юбку, и открылись сильные, стройные ноги; она сбросила грязный ватник и осталась в тонкой кофточке, обтягивающей грудь. Из-под безобразной маскировочной оболочки возникла прекрасная молодая русская женщина. С высоко поднятой золотой головой Настеха проходит в дом.
Несколько секунд длится тишина, словно все умерло и в доме и вокруг него, затем на крыльцо выбежала Дуняша в порванном платьишке и стремглав кинулась прочь.
Комариха. В Муханове солдатку с груднятами живьем в избе сожгли…
Сергеевна. В Нестерове бабе живот штыком прокололи…
Комариха. А у нас тишь да гладь, слышно, как ангелы летают. Нечего Бога гневить: повезло нам с немцем!..
Издалека доносится музыка — видимо, другой музыкальный фриц завел граммофон, но сейчас мелодия бравурная, героическая, напоминающая победный марш.
По улице, вспугнув возившихся в пыли ребятишек, пробегают несколько солдат, деревенский староста, кряжистый мужик с рыжей, впроседь бородой, его хромой помощник и писарь. Они проходят, оставив после себя облако пыли, и после короткой тишины слышится позвякивание уздечки, лязг железа и возникает причудливая фигура всадника.
На рослой, костлявой кляче с зашоренными глазами подпрыгивает, гремя старинным кованым шитом, медным тазом для варки варенья, нахлобученным на голову, длинным копьем и стременами, худой, длинный как жердь немецкий лейтенант. Острые, словно спицы, усы стоят торчком, белый взгляд устремлен в далекую пустоту.
— Каспа… тьфу! — плюнула Сергеевна.
— Не Каспа, а лыцарь Тонкий Ход! — поправила Комариха.
— Сейчас начнем чудить! — с тоской сказала Сергеевна, встала и, одернув подол, пошла прочь.
Комариха пожевала губами и тоже поплелась восвояси.
Скрылся и всадник, затем возник в отдалении на бугре, где чернеет ветряная мельница.
И вот ожили, задвигались крылья, пошли в свой круговой полет, и копье наперевес — устремился на «заколдованных великанов» спившийся до безумия немецкий лейтенант Ганс Каспар, он же «добрый рыцарь Дон Кихот». Ветряные мельницы ведут себя одинаково: мчится ли на них гидальго из Ламанчи или его убогий подражатель из состава вермахта — они ударяют всадника и коня своими крыльями и повергают наземь.
Издалека видно, как староста
Выходит Настеха. Она пытается держаться независимо, свободно, но что-то ущербное проглядывает в ее повадке.
Она хотела что-то сказать и вдруг схватилась рукой за горло.
Ее отшатнуло к плетню. Надежда Петровна кинулась к Настехе, подставила ладонь под ее лоб. Будто судорога проходит по спине молодой женщины. Затем она повернула к Надежде Петровне взмокшее, искаженное болью и отвращением лицо.
— Рвотно мне… Ох, Петровна, не по силам короб-то пришелся!..
— Не думай о том, Настеха, думай, что девчонку спасла…
Косо, быстро по щеке Настехи покатилась слеза. Петровна обняла ее за плечи и повела за плетень в садишко, сбегающий к реке. Она садится под копенку сена и устраивает Настеху возле себя, голову ее кладет на колени. Настеха закрывает глаза и тут же с ужасом открывает.
Над деревней катится стон. Сквозь него — прерывисто грубый лай солдатских голосов, мужицкая матерная брань и бравурная мелодия героического марша.
— Ничего, ничего, — успокаивает Петровна Настеху, — нас здесь не найдут… не тронут…
Та вновь закрывает глаза, Петровна вынимает из пучка гребень и расчесывает золотые волосы Настехи…
* * *
К реке приближается странная процессия: толпа полураздетых женщин, которых гонят сюда староста со своими помощниками и деревенские старики. Первые гонят всерьез, а вторые лишь вскидывают руки, словно хозяйка, загоняющая кур на насест. Чуть поодаль с автоматами на шее медленно бредут немецкие солдаты. Позади же всех маячит на коне Каспа, ярко блестит на его голове медный таз.
Толпа женщин все ближе подходит к воде. В их глазах нет ни гнева, ни возмущения, ни стыда, только усталость и скука. Комариха, в длинной белой рубашке, похожей на саван, говорит Анне Сергеевне:
— В Лисовке баб зимой в проруби морозили, а сейчас теплынь, паутинка, вишь, порхает…
— Заткнись, надоела!..
У воды шествие остановилось.
— А ну, бабы, не задерживай, заходи!.. — орет староста, нажимая на баб. — Вперед, бабоньки, а то хуже будет!.. Шагай веселей!..
Немецкие солдаты безучастно глядят на эту сцену, только интеллигентный солдат отвернулся, ему, наверное, совестно.
Женщины входят в воду по щиколотку, затем по колено, по живот, по грудь. Некоторым уже приходится сучить руками и ногами, чтобы удержаться на поверхности глубокой, омутистой реки.
— Веселей, веселей, бабоньки!.. — орет староста — Живы будете — не помрете!.. Залазьте, гражданочки!.. Эй вы, мавры! — орет он на деревенских стариков. — Вам чего велено?.. Лютуйте, зверствуйте!.. Слышь, борода, озоруй над полонянками, не то хуже будет!..
— Кыш!.. Кыш!.. — слабым голосом кричит дед-садовник, размахивая руками.