Председатель (сборник)
Шрифт:
— Уж и покурить нельзя? — независимо, хоть и с беспокойством, ответил тот.
— Всыпят десяток горячих, будешь знать перекур… и за тиятры еще надбавят! — пообещал помощник старосты и, спрятав книжицу, зашагал прочь.
— Коль, что же это?.. Неужто тебя накажут? — со слезами заговорила Дуняша.
— Еще чего! — хорохорился Колька. — Подумаешь, испугал!.. Пусть только тронут, сразу к партизанам уйду.
— Будь я мужчиной, дня бы здесь не осталась, — заметила Химка.
— Нешто я виноват? — обиженно сказал Колька. —
— Тс! — предупредила Химка — Может, этот черт кривой где хоронится.
— Ну его к дьяволу!.. Дунь!..
Он быстро нагибается и целует Дуняшу в краешек рта.
— С ума сошел!
— Есть маленько!.. — Колька пытается повторить маневр, но сейчас Дуняша начеку и ловко увертывается.
Девушки со смехом убегают. Колька победно глядит им вслед…
* * *
Раннее утро. Задами деревни пробираются Надежда Петровна и Анна Сергеевна.
— Помощник старосты донес, — говорит Анна Сергеевна.
— Теперь одна надежда, что Каспа бухой, — говорит Надежда Петровна Коли он Дон Кихотом себя мнит, будет нам защита.
— Это точно! — подтвердила Анна Сергеевна — Но если трезвый, лучше не суйся, Петровна…
— Слава богу, тверезый он редко бывает… Женщины подошли к избе, выделяющейся среди других изб своим опрятным, даже нарядным видом.
— Ты поувертливей будешь, пошукай, какой он, — попросила Надежда Петровна — Главное, на усы гляди. — Ежели торчком стоят, значит, пьяный. Ежели…
— Да знаю!.. — Анна Сергеевна скользнула под ветку рябины и скрылась в зарослях.
Некоторое время слышны лишь шаги прохаживающегося возле крыльца часового и знакомая песня о «льющихся слезах», которую он мелодично насвистывал. Затем из-за кустов бесшумно выскользнула Анна Сергеевна.
— Беда, Петровна, усы книзу висят!..
Староста Большов отпил рассолу из глиняной посудины и поставил ее на стол.
— Помилуй малова, пан, — смиренно просит Надежда Петровна. — Неровен час — забьют.
— Не забьют, — скучным голосом отзывается Большов. — Всыпят горяченьких в пропорции, только умней станет.
По огуречной лужице на столе поползла, увязая лапками, крупная изумрудная муха Большов прихлопнул муху и счистил с ладони мушиную грязь.
— Нельзя, пан, молодого юношу, как нагадившего кобеля, перед всем народом сечь. Нельзя, чтобы соседи, дружки, невеста, чтобы мать, его рожавшая, видела, как он, голый, в своей крови вертится. Да это ж хуже, чем сто раз убить человека!
— Вон как заговорила, комиссарша! — с насмешкой и горечью произнес Большов.
— Какие же мы комиссары? Мы всю жизнь с косой и плугом дружили, с зари до зари робили, смертельно уставали…
— Бреши больше, комиссарша!
— Если
— Придет время — спросим… А меня и мою семью вы помиловали? распаляясь гневом, загремел староста— Когда наше хозяйство, трудом и потом нажитое, отобрали, а нас по этапу погнали, хоть один из вас заступился? Хоть один из вас детей моих пожалел?.. Я тогда себе зарок положил: все перенесть и не сдохнуть, и с вас, сволочей, ответ взять!.. Меня в тюрьмах и лагерях гноили, по ссылкам мытарили, детей от меня отторгли, жену в могилу свели, а я все сдюжил, все стерпел и вернулся, и теперь я над вами как господний карающий меч!
Большов громко икнул.
— Да, пан, ты — власть. Помилуй сына, век буду Бога за тебя молить! Надежда Петровна опускается на колени, низко кланяется. — Вот весь мой нажиток, ничего не утаила — Она достала из-за пазухи и развязала узелочек: в нем серьги, обручальное кольцо, брошки, мониста, нательный серебряный крест, оклад с иконы, две старинные золотые монеты и золотая зубная коронка. — Прими в благодарность.
Большов небрежно берет узелок и швыряет в ящик комода.
— Ладно! За филон его сечь не будут.
— Спасибо, пан!.. — По лицу Надежды Петровны покатились слезы. Она взяла милостиво протянутую руку старосты и поцеловала.
— А что тиятры показывал, за это его высекут… И брысь отсюда, комиссарша!.. — с ненавистью гаркнул Большов.
Над деревней неумолчно разносятся тяжкие вздохи подвешенного к ветви дуба чугунного рельса, по которому помощник старосты колотит железной полосой.
Немецкие солдаты выгоняют из домов людей. Неохотно, медленно бредут люди к деревенской площади. Солдаты подталкивают их в спины прикладами автоматов..
Уныло стонет рельс. Растет толпа на площади. Над толпой маячит на коне Каспа. Усы его обвисли, в белых глазах смертная тоска. В переднем ряду, ближе к лобному месту, — Надежда Петровна, рядом — преданная Анна Сергеевна, чуть поодаль — Дуняша, Комариха…
— В Сужде молодых ребят да девок бензином облили и живьем сожгли… бормочет Комариха.
Из темной деревенской тюрьмы двое понятых приводят Кольку. Он мертвенно бледен, рыжеватые волосы торчат перьями — несчастный, затравленный, полумертвый от страха звереныш.
Ухает, стонет било…
Что-то крикнул с коня Каспа, к нему посунулся худощавый, подслепой толмач. Понятые сорвали с Кольки одежду. Он сжался, прикрыл ладонями низ живота Толпа дружно потупилась. Каспа снова что-то проорал. Толмач перевел его слова старосте. Большов поднял руку, замолкло било.
— Слышь! — гаркнул староста. — Не отворачиваться!.. Голов не опускать!.. Глаз не отводить!.. Плетей захотели?..
Понятые повалили Кольку на траву. Один сел ему на плечи, другой — на ноги, помощник старосты поднял ременную плеть, и первый удар обрушился на Колькину спину.