Председатель (сборник)

Нагибин Юрий Маркович

— Опять Суджу бомбят…

— Городок с ноготок, а сколько беды принял!..

— Не более других! Что Суджа, что Рыльск, что Льгов, что сам Курск одной кровью мазаны…

— Тикать надо, бабы, бо немец нас лютой смертью казнит, — сказала Комариха.

— Теперича не жди пощады! — поддакнула Софьина свекровь.

— Хотите — раздам паспорта, и тикайте кто куда горазд, — предложила Надежда Петровна. Голос ее отравлен горечью.

— Тикать — так всем миром, поврозь — нам сразу капут.

— Не придет немец, бабы,

бросьте плешь на плешь наводить! — напористо сказала Петровна.

— А ты почем знаешь?

— Ей генерал сказал!

— Маршал!

— Сам Верховный Главнокомандующий!

— Архистратиг Михаил мне ноне являлся в светлых латах и плащ-палатке. Пущай, говорит, бабы не беспокоятся, ваши воины поломают Курскую дугу.

— Смеешься!.. Как бы плакать не пришлось!

— Только не через немца, ему я все отплакала Может, я через сеноуборочную плакать буду — дюже гадко мы робим…

Знакомый, прерывистый, тошный подвыв обернулся осветительной ракетой, повисшей над деревней и со страшной отчетливостью озарившей все дома, палисадники, плетни, складки грязи вдоль улицы, фигуры и лица людей.

— Сергеевна! — заорала Петровна — Колоти в рельсу! Вишь, свету сколько! Айда до клеверища!

* * *

…Поле. Бабы ворошат граблями тяжелое клеверное сено. Гудят самолеты, скидывают ракеты — будто долгие свечи горят над полем. В их свете, по-русалочьи зеленые, движутся бабы. Красиво, страшно и сказочно вершится этот простой труд посреди войны.

Но вот одна ракета вспыхнула над самыми головами работающих, замерли грабли в руках женщин. Петровна задрала голову кверху.

— Спасибо, господа фрицы, нам работать светлей!.. — заорала во все горло. — Дуняша, запевай!..

Дуняша запевает маленьким чистым голосом. Родившийся в ее горле звук вначале кажется непрочным, слабым, готовым вот-вот умереть в грохоте наводнившей мир злобы. Но он не умирает — в него вплетаются другие женские голоса, и песня живет под небом, озаренным нечистым светом, на бедной измученной земле…

* * *

…Утро. Бабы работают в поле. Подъезжает на велосипеде девчонка-почтальон. Бабы со всех ног кидаются к ней.

Первой подбежала Софья, взяла письмо, развернула и, закричав дурным голосом, ничком повалилась на землю.

— Неужто похоронку получила? — зашептались женщины.

Комариха наклонилась к Софье, старыми, цепкими руками повернула ее за плечи.

— Сонь, Сонь, ты чего?

— Ранили!.. Васятку моего ранили!.. — рыдая ответила Софья.

— Тьфу на тебя! Зазря испугала. Не убили, и ладно.

— В госпиталь его свезли! — надрывалась Софья. — Полево-о-ой!

— Так это же хорошо, дура! Вон Матвей Крыченков в госпитале лежит, Жан Петриченков из госпиталей не вылазит.

Все

женщины, кроме Комарихи, оставили Софью и окружили почтальона. Не из душевной черствости, а потому, что одно лишь было страшно в те лихие дни: похоронная. А ранен — что же, отлежится, крепче станет.

— Анна Сергеевна, держите!.. Матрена Иванна, держите!.. — Девчонка огляделась, нашла Настеху, и что-то лукавое появилось в ее взгляде.

Она увидела, как мучительно и безнадежно ждет письма Настеха.

— Настеха, пляши!

— Вот еще! — из остатков гордости независимо ответила Настеха.

— Пляши, Настеха, а то не дам письма. — Девчонка помахала солдатским треугольничком.

— Нечего дурочку строить! — Настеха попыталась вырвать письмо, но девчонка успела схоронить его за пазуху.

— Не дам!..

И Настехе почудилось, что она впрямь никогда не получит письма. У нее вскипели слезы. Злясь на себя, на свою зависимость от случайного мальчишки-танкиста, Настеха несколько раз притопнула ногами.

— Нешто так пляшут? — презрительно сказала девчонка, но письмо отдала — Вот Петровна покажет, как надо плясать.

Надежда Петровна вспыхнула и, взяв треугольничек, стала приплясывать, помахивая им, будто платочком. Ее массивное тело полно скрытой грации и неожиданной легкости. Облилось румянцем помолодевшее лицо, заиграли густые брови. Женщины невольно залюбовались своей председательницей. Не прекращая пляски, Петровна развернула треугольничек.

«…Обратно пишет Вам сосед по койке уважаемого Матвея Ивановича. Вчерашний день ваш супруг Матвей Иванович скончался от осколка…».

Запрокинулся простор в глазах Надежды Петровны. Машинально она продолжала плясать, но ей кажется, что это отплясывают вокруг нее какой-то дикий пляс поле, лесной окоем, облака и солнце.

— Надь!.. Надь!.. — встревоженный голос Анны Сергеевны привел ее в чувство. — Надь, что с тобой?

— Ничего.

— Как ничего? У тебя лицо серое. Беда, что ль, какая?.. Матвею хуже?..

Надежда Петровна поглядела на свою подругу, на притихших женщин. Конечно, хорошо и сладко повалиться по софьиному лицом в траву, закричать в голос, чтоб облегчилось сердце, хорошо отдаться на поруки чужой жалости.

— Да нет… куда ж лучше… — сказала она: с короткой усмешкой.

— Не врешь? — допытывалась Анна Сергеевна. — Ты на себя не похожа.

— Тяжело плясать-то на старости лет, — сказала Петровна. — Ну, пошли, бабы, хватит посидухи разводить.

* * *

…Прекрасное летнее утро полно цветения, тепла, солнечного блеска. У колодца-журавля чернявый парень допризывного возраста поливает себе на голову из ведерка. Он ежится от холода, фыркает, даже поскуливает, но, опорожнив одно ведро, тут же вытягивает другое и опять льет себе на голову.