Председатель (сборник)
Шрифт:
— Объясните мне: почему вы так быстро поднялись?
— Берите лучше гусями, — сказала Надежда Петровна Якушев засмеялся.
— Английская политэкономия, — важно начала Петровна, — ленинское учение и русская смекалка.
Якушев снова засмеялся.
— Первое я понимаю — рентабельность хозяйства. Так?
— Точно! — одобрила Надежда Петровна — Но дальше не угадывайте, не срамитесь. Ленина-то вы все только на словах помните… А Ленин сказал: сельский кооператив — это когда все труженики участвуют в прибылях.
Мы эти выполняем.
— Был я в этих деревнях, — сказал Якушев. — Картина обычно такая: колхозники наживаются, колхоз разваливается.
— Точно! Потому — торговлишкой больно увлечены. А у нас свой устав. Приходит пора овощей, молодой картошки или там фруктов — колхозники весь излишек сносят на баз. Покупаем место на рынке, выделяем транспорт и какую-нибудь вредную старушку. Народ — в поле, а старушка коммерцию робит. После каждый получает сколько следует. Мы даже к поездам уполномоченных ребятишек высылаем… Хим-ка!.. Носкова!.. — заорала вдруг Надежда Петровна.
Этот окрик вызвал замешательство у двух празднично одетых девушек, сделавших поспешную попытку спрятать на груди еще сырые листки фотографий.
— А ну, пойдите сюда!.. — загремела Петровна Химка и Дуняша подошли с понурым видом.
— Хороши, нечего сказать!.. — накинулась на девушек Петровна — Вы поглядите, люди добрые!.. Товарищ инструктор райкома, полюбуйтесь! И это звеньевая! В рабочее время в город подорвала да еще подругу сманила!.. Все!.. Со звеньевых тебя сымаю, сдашь звено Настехе!
— Надежда Петровна!.. — вскинула умоляющие глаза Химка.
— Молчи, паразитка!.. А ну, покажи, как тебя изуродовали, — отдуваясь, сказала Петровна и протянула руки за карточками.
После легкого колебания Химка отдала карточки председательнице.
— И вовсе ты на себя не похожа. Нос голосует, а глаза мутные. Зачем только ходите вы к этому мордописцу? Уж послушай моего совета, Химка: спрячь ты эту карточку подальше, не дари ее трактористу. Зараз разлюбит.
Химка скисла, надула губы.
— Дуняша, — произнесла Надежда Петровна с неизъяснимой нежностью, — а ты, дурочка, чего с ней ходила?
Дуняша не ответила, потупила голову.
— Она тоже сымалась на карточку, — сказала Химка. У Надежды Петровны будто тень прошла по лицу.
— Подари мне твою карточку, Дуняша, — попросила она тихо.
Дуняша еще ниже опустила голову.
— А то ей, кроме вас, некому карточки дарить! — дерзко сказала Химка. — У Дуняши тоже залетка объявился.
— Ври больше, вертихвостка! Это у тебя одни романы на уме.
— Ничего я не вру, она вам сама скажет.
— Правда, Дунь?
Дуняша подняла голову. В глазах ее блестели
— Слава богу! — от всей души проговорила Надежда Петровна, и голос ее сел в хрипотцу. — Счастья тебе, Дуняша, самого, самого золотого!.. Ну, ступайте, милые… — И когда девушки отошли, она сказала проникновенно: Вот радость-то какая!.. Еще один человек от войны спасся…
Верно, она почувствовала, что надо объяснить Якушеву происшедшее:
— Дуняша — сына моего невеста. Его немцы лютой смертью казнили, а она… замерла. Так и жила при мне тихой тенью. У меня за нее все сердце изболелось. И вот… видите… — Она поднесла руку к горлу.
Якушев как-то странно посмотрел на председательницу.
— Пойду я, товарищ Якушев, у меня еще делов полно, а сейчас мне малость с собой побыть надо…
— Папаня приехал! — звенит детский голос.
На Василии Петриченко, Софьином муже, повис десятилетний пацан, а пятилетняя дочка, даже не соображающая толком, что этот человек в военной форме, пахнущий сукном и кожей, ее отец, на всякий случай завладела ногой в кирзовом сапоге.
Василий целует жену в помертвевшее от счастья лицо, целует плачущую мать… Его ширококостное, грубо красивое лицо стало слабым от нежности и любви. Софья оторвалась от мужа, как от родника с ключевой водой, метнулась сама не ведая куда и опять приникла к мужу.
— Ну будет, будет!.. — пытается овладеть положением Василий. — Я ж насовсем прибыл в ваше распоряжение… Вот гостинцы привез.
Трясущимися руками он развязал заплечный мешок и достал банки с американскими консервами. Софья в растерянности трогает банки.
— Красивые!.. Я их на комод поставлю!
— Вот чудачка! — смеется Василий. — Нашла чем любоваться!. — Осекся, помрачнел. — Наголодались вы, бедные!
Достал из рюкзака пачку сахара, разорвал, протянул кусочек дочери. Та не берет.
— Да это ж сахар, дурочка! Нешто ты сахара не видала?
— Как — не видала? — вмешалась мать. — Что ты, Вась, не такие уж мы бедные.
— А мы тебе баньку стопили, — сказала Софья. — Зараз пойдешь или раньше перекусишь?
— Мы чисто ехали, с банькой можно и погодить. А нельзя ли штофик «Марии Демченки» спроворить?
— Мы думали, ты от «Демченки» отвык. Московской купили.
Василий благодарно чмокнул жену.
— Ну, а закусочка у нас своя — берлинская! — нарочито бодро сказал он, чтоб жена не стыдилась понятной своей бедности.
— Мы в садике накрыли, — сказала Софья.
— Пошли в садик! — согласился Василий. — И это с собой заберем! — Он прихватил свой консервный запас, дал по свертку ребятишкам. — Мы по-солдатски: рраз-два, и готово!
Вся семья выходит в садик. Здесь под рябиной накрыт стол, не так чтобы роскошный, но обильный, а по трудному послевоенному времени даже и более того: подовые пироги, толстая яичница на сале, холодец, разные соленья и моченья, бутылки с водкой, жбан с квасом.