Председатель (сборник)
Шрифт:
— Реализуем, папаша, чудные дамские часики системы «Омега»?
— Это как понять — «реализуем»?
— Культурное, заграничное слово! У них, понимаешь, есть деньги «реалы» называются. Получил за товар деньги — значит, «реализовал». Реализуй мне две косых и забирай эти чудные часики на шестнадцати камнях.
— Ну-ка, покажи…
* * *
…Гуляют конопельские мужики. Фарсовито, истово, без суеты и спешки. В разных концах
С поля устало возвращаются бабы. Проходят мимо пирующих фронтовиков, умиленно прислушиваясь к пению, в котором основной упор делается на громкость.
— Мой-то, ну чисто Лемешев! — глядя на широко открытую пасть Василия, умиляется Софья.
— Уважаю мужские голоса, — заметила Марина, — не то что наша бабья визготня.
— Красиво гуляют! — присоединила свой голос Комариха…
— Нет, вы как клали? У вас кирпич с кирпичом не сходится! — орет Надежда Петровна, выстукивая новую печь в зимнем птичнике.
Перед ней в испачканных известкой фартуках стоят Матвей Игнатьевич и Матренин муж по кличке Барышок. Мастера исполнены чувства собственного достоинства, чуть презрительной обиды, но отнюдь не смущены и не подавлены упреками председательницы.
— Нешто может баба понимать в печах, а, Матвей Игнатьич? — говорит Барышок, разминая в пальцах папироску.
— Никак не может, — степенно отвечает Матвей Игнатьевич.
— Вот что, — устало говорит Петровна, — разбирайте эту печку к чертовой матери!
— Сроду этого не было, чтоб разбирать, — не теряет спокойствия Матвей Игнатьевич. — Не хотите платить — не надо. Мы как старые члены партии проявили сознательность, вышли на работу, а терпеть издевательства неумной женщины не намерены.
В дверях и проемах окон птичника показались встревоженные лица женщин: Анны Сергеевны, Матрены, Марины, Софьи и других, привлеченных сюда громким голосом председательницы.
— За такую работу гнать бы вас из партии! — с горечью произнесла Петровна.
— Ты, Надежда Петровна, привыкла бабами верховодить, — сказал Барышок, — а с нами номер твой не пройдет. Мы войну сделали, знаем, что почем.
— Войну вы сделали — честь вам и хвала. Но неужто вы на войне работать разучились? Ты мне так клади: где дырка, там глинка, где бугорок, там молоток! — И Надежда Петровна вышла из птичника.
— Чего ты на мово-то кинулась? — обиженно сказала Анна Сергеевна — Он хоть на работу вышел…
— Подумаешь, герой! Может, ему за это еще в ноги кланяться?
— Кланяться нечего, а другие мужики вовсе филонят. Только и знают, что водку
— Мой Василь надысь междурядья перепахивал, — заметила Софья.
— Да, — подхватила Анна Сергеевна, — борозду пройдет и ну дымить! Две цигарки искурит, тогда дальше ползет.
— Он контуженый, — потупилась Софья, — ему табак для головы полезен.
— Хорош контуженый — бугай бугаем, а такой куряка — не приведи господи!
— Ну а Маринин Жан вовсе на поле носа не кажет! — обиделась Софья.
— Да что Жан — один, что ли? — вступилась за мужа Марина.
— А ведь правда, бабы! — вскричала Матрена. — Мы горбину гнем, а мужики наши, словно панычи. Зажрались, аж лоснятся. Капризничают — того им подай да этого!
— Я б в охотку! — от души сказала Софья. — Я все для него рада, лишь бы работал как человек.
— Хотите, бабы, чтобы они фасон свой бросили, за работу, за дело взялись? — сказала Надежда Петровна.
— Ой, помоги, Петровна!
— Пускай каждая сама себе поможет. Посуровей с ним будь, лиши его ласки, не охаживай да не обслуживай. Удивится — поясни: мне, скажи, нужен муж, друг, работник, хозяин, а не всадник-нахлебник.
— Ой, не знаю, бабоньки! — вскричала Софья. — Может, и хорош совет, а только мой Васька глянет — и нет моей воли.
— Смотри, Сонька, уговор общий. Не подведи! — сказала Настеха.
— Ты в бабье дело не лезь! — прикрикнула на нее Марина.
— Это почему же? — растерялась Настеха.
— А кто ты есть? Не девка, не баба, ни богу свечка, ни черту кочерга…
— Молчи ты! — остановила Петровна, — Вот кончим сеноуборочную — и справим Настехину свадьбу. Ну что, бабоньки, принято условие?
— Принято!.. Принято!.. — отозвались бабы, кто с задором, кто в сомнении, кто с явной неохотой.
— Не знаю, как другие, а. за себя я ручаюсь, — твердо сказала Комариха…
* * *
…Со страшным грохотом летит с печи престарелый супруг Комарихи. Он падает на поленницу, разваливает ее и остается бездыханным.
— Говорила тебе: нельзя! — свесила с печи седые космы Комариха — Ты живой там? Эй, дыши, старичок!
— Подсоби! — слышится слабый голос. — Я в дежу угодил…
— Не пущу, — тихим, жалким голосом говорит Софья, — право, не пушу. В длинной ночной рубахе она припала к двери, ведущей из горницы в кухню.
Василий с другой стороны дергает дверь так, что дрожит изба и сыплется пыль с притолоки.
— Детей разбудишь… Не мучай ты меня, — просит Софья, — ступай на сеновал, там постелено.
— С последнего ума спятила? — рычит Василий.
— Замучил ты меня, мочи нет. Не пушу, вот те крест, не пушу! — рыдает Софья…
* * *