Предсказанная
Шрифт:
Ей хотелось побеждать — и мы побеждали, ей хотелось проигрывать — и мы проигрывали. Хотелось чувствовать себя униженной — и появлялся двойник Серебряного; именно его копия — забавный отклик их сумбурных и путаных взаимоотношений. Хотелось защитить нас — и явилась стая монстров, однако ж, несмотря на весь ужасающий вид, не причинившая никому вреда. Кукольный театр, в котором кукловод считал себя одной из марионеток…
Цена постановки оказалась высока. Девочка до сих пор скорбит по Гьял-лиэ. Среброволосый подлец и интриган все же зацепил ее сердце…и мне порой хочется спросить, уж не финальным ли своим подвигом, сделавшим его из негодяя — героем? И если ответ на этот вопрос — «да, именно этим», то по чьей воле это случилось? Кто толкнул его закрывать Дверь со стороны Безвременья, чей это был выбор?
Анна, конечно, ответила бы, что — его собственный. Я же вовсе в этом не уверен; и я знал Гьял-лиэ намного дольше. На чьей стороне правда? Не знаю. Не хочу об этом задумываться. В направлении этой бездны смотреть у меня сил не хватит. Что такое наши поступки? Где грань между собственной волей и волей обстоятельств? Подчинялись ли порождения воображения Анны ее воле, или, будучи однажды созданы, обрели самостоятельность — я не ведаю. Могли ли они прорваться к нам? Была ли нужда в закрытии двери со стороны Безвременья, и возможно ли было ее вообще закрыть с той стороны? Или все, что сделал Серебряный, на самом деле являлось лишь бессмыслицей?
Дурные предчувствия впервые посетили Гьял-лиэ намного раньше, чем зашла речь об открытии Двери. Однако, это все еще можно было воспринимать так, как воспринял я — страх существа, пережившего почти полное исчезновение. Наша гибель всегда приводит нас на Кладбище Богов. Стоит ли удивляться тому, что Серебряному хватило одного взгляда, чтобы впасть в уныние. Но только ли в этом все дело? Я вспоминаю, как он отчаянно, изо всех сил сопротивлялся моим уговорам, когда наступил черед путешествия к Двери. Он не мог возразить мне ничем внятным, лишь твердил, что я хочу погубить его и отомстить, что он полон самых мрачных ожиданий и уверен в том, что там встретит свою гибель… Я же не видел ни одной рациональной причины для такого волнения.
Я был слепцом? Гьял-лиэ уже знал приговор, который вынесла ему спутница, не простившая обиды и оскорбления,
Девушке же лучше просто не знать всего этого. И без того она склонна бросаться из крайности в крайность, то превозносить свои заслуги, то предаваться самоуничижению. Для нее случившееся во многом — красивая сказка, пусть восторг победы мешается с горечью потери, но тем острее его привкус.
Пусть так и остается.
Пусть эта история будет сказкой, в которой все получили по заслугам. Добро восторжествовало, подлецы раскаялись и стали героями, предатели наказаны… Роль героя уготована Гьял-лиэ, роль предателя — Вадиму. Глупое желание его, загаданное в весеннюю ночь, исполнилось: он любил Анну, и был обречен любить ее всю жизнь. Тогда, у алтаря, ему померещилось, что он нашел свою судьбу, но он боялся оказаться слишком малодушным — вот и попросил, желая подстраховаться. Впрочем, его мне не жаль: кто угодно другой поверит, что гитара подчинила его своей воле. Я же знаю, что заклятье было нейтрализовано еще в хрустальном лабиринте. Вадим выбирал между женщиной и гитарой, выбрал гитару и был наказан исполнением собственного желания.
В конце концов, поэту и музыканту неразделенная вечная любовь вполне к лицу.
— Я просто хотела вернуться домой! — девушка прижимает руки к лицу, но слезы текут сквозь неплотно сжатые пальцы. — Просто хотела… вернуться… домой!
Собеседник кивает, осторожно кладет ей руку на плечо.
— Мы все хотели вернуться домой… — потом осекается, понимая, насколько двусмысленно звучат его слова хотя бы для него самого. — Мы ведь сделали это, Анна.
До рассвета остались считанные минуты. Скоро пытка ложью и наказание неведением прекратятся. Девушка вытрет слезы, повернется к окну, высматривая в серой хмари розово-золотые лучи зимнего солнца. Они пробьются сквозь низкие серые облака, набухшие мелким снегом.
Обязательно пробьются.
Солнце прощает всех — мудрых и глупых, правых и виноватых, предателей и героев.
Двоих, ждущих восхода, оно простит тоже.