Преисподняя
Шрифт:
…дома Бирс застал плачущую мать: Джуди исчезла. Она вышла в булочную, но домой не вернулась, мать не знала, что и думать. Антон быстро спустился вниз, расспросил старух, посиживающих во дворе: Джуди видели, когда она направлялась в булочную, и после, когда возвращалась с хлебом. Антон позвонил в квартиры на первом этаже: в одной слышали за дверью женский крик, в другой старик успел заглянуть в глазок и увидел, как какие-то люди скрылись за шахтой лифта; подробностей старик не разглядел.
Бирс внимательно осмотрел лестничную площадку перед лифтом, обнаружил землю и множество
Снизу на него повеяло зловещей тишиной и темью. Крутые ступеньки уходили в темноту, как в воду, — уходили и исчезали бесследно. Бирс понял, что без света не обойтись. Он поднялся домой за фонарём и, посвечивая, стал осторожно спускаться.
Каждая ступенька давалась с заметным усилием: он замирал, прислушиваясь, потом делал новый шаг. Подвал оказался глубоким, Антон спустился на три лестничных марша, плотная тишина окружала его со всех сторон. Он вдруг заметил белое пятно, медленно приблизился и все понял: то был полиэтиленовый пакет с хлебом. То ли Джуди уронила его случайно, когда её вели, то ли бросила намеренно, чтобы указать путь тем, кто станет её искать.
Подвал состоял из множества помещений и, казалось, не имеет конца. Антон крался в тишине, луч фонаря выхватывал из темноты грязные стены, пол, какие-то проломы, проёмы… Озираясь, он остановился, чтобы поразмыслить: с одной стороны, его тянуло продолжать поиски, с другой, он понимал, что одному ему не справиться.
Антон поднялся домой, позвонил Першину, тот прислал дежурный наряд и приехал сам. Они осмотрели местность и сверились по карте. Дом стоял на склоне Красного Холма по соседству с Новоспасским монастырём. У подножия холма располагался обширный монастырский пруд, за которым тянулась набережная Москва-реки. Монастырь, как водится, был крепостью, имел несколько подземных ходов: один вёл к реке, что и понятно было, выход к воде был необходим на случай осады; другой ход направлялся туда, где стояла когда-то Таганская тюрьма, взорванная после войны; третий ход шёл на Крутицкое подворье и дальше, в старинные Алексеевские казармы, в которых с незапамятных времён по сей день размещалась московская гауптвахта.
Это была разветвлённая подземная система: посреди двора обнаружились уходящие неизвестно на какую глубину вентиляционные стволы, подвалы окрестных домов и монастырские ходы соединялись с идущей под улицей веткой метро. Сыскная собака, которой дали понюхать туфли Джуди, уверенно взяла след, повела разведчиков из подвала в подвал и сконфуженно заскулила в тоннеле метро: запах креозота и антрацена стойко забивал все прочие запахи.
Джуди украли. Было ли это случайностью или Бирса выследили и нанесли расчётливый удар, сказать было нельзя. Антон испытывал боль и стыд, словно в том, что стряслось, была его вина: не уберёг, не уследил…
Ему было стыдно перед Джуди, перед её родителями, перед знакомыми — в Америке и здесь, в России, даже перед
Временами его подмывало схватить автомат и очертя головы пуститься на поиски, он с трудом себя удерживал. Першин понял его состояние и предостерёг от опрометчивого шага:
— Не вздумай искать один.
Бирс и сам понимал, что в одиночку ему это не под силу. Положение осложнил звонок приятельницы Джуди, муж которой работал в американском посольстве; Бирс вынужден был признаться, что Джуди исчезла.
Вскоре из Лос-Анджелеса позвонил отец Джуди, задал несколько вопросов, но больше молчал, вздыхал, рядом с ним, Бирс слышал, плакала мать. Антон пытался их успокоить, повторял, что делается все, чтобы найти Джуди, но понятно было, что это всего лишь слова, и сознание своей кромешной вины застило Бирсу свет.
А ещё через день случилось невероятное. Бирс задремал после бессонной ночи, его разбудил звонок в дверь. На пороге стоял Стэнли Хартман.
— Я узнал, что случилось. Можно войти?
В это нельзя было поверить. Беверли-Хиллс остался так далеко, что его как бы и не существовало вовсе. То была несусветная даль, забытый сон, в который верится с трудом: то ли был, то ли мнится.
Они долго сидели на кухне, Бирс без утайки рассказал Хартману о том, что происходит в Москве, Хартман его ни в чём не упрекал, Бирс это оценил.
— Я бы хотел принять участие в поисках, — предложил Хартман. — Думаю, я имею на это право. Мои физические возможности вы знаете.
Антон кивком подтвердил, а про себя подумал, что слишком хорошо знает.
— Я поговорю с командиром, — пообещал он.
Першин оказался несговорчивым.
— Даже речи не может быть! — заявил он решительно. — Не хватало нам иностранцев! Случись что, кому отвечать? На кой черт он нам?!
Хартман настоял на личной встрече, но результат был тот же:
— Мистер Хартман! Любое дело должны делать профессионалы!
— До сих пор, как будто, они себя не очень показали, — возразил Стэн.
— Правильно. Упрёк принимаю. Но мы, по крайней мере, многое узнали. И знаем, что делать дальше. Будь на нашем месте любители, было бы намного хуже.
— Я — хороший спортсмен, — попытался убедить его Хартман.
— Поздравляю! Вот и участвуйте в соревнованиях. Станьте чемпионом мира. А грязную работу оставьте нам.
— Что ж… — с сожалением поднялся Хартман. — Видит Бог, я хотел как лучше. Вы понуждаете меня действовать самостоятельно.
Першин посмотрел на него долгим испытующим взглядом:
— Не советую, Хартман. Помочь — не поможете, а голову потеряете. Там это проще простого.
— У меня нет другого выхода… — развёл руками Стэн.
Разговор шёл через Бирса, который бесстрастно вёл перевод.
— Переведи ему точно, — приказал Першин и медленно, глядя американцу в глаза, хмуро и раздосадованно произнёс:
— Я повторяю: это очень — очень! — опасно. Вы даже не представляете, что вас ждёт. Исчезнете и все. Никто вас никогда не найдёт.