Преисподняя
Шрифт:
— Почему?
— Это наше дело.
— Сидеть сложа руки? Из меня плохой зритель.
— Как бы вас не обвинили… Вмешиваетесь во внутренние дела. Внесут в чёрный список.
— Наплевать!
— Вот уж не думал встретить вас здесь.
— А вы что поделываете?
Бирс не успел ответить, кто-то позвал его, он обернулся: к нему направлялась Аня:
— Рада вас видеть, Антон. А где Джуди?
— Её нет, — Бирс не хотел распространяться о том, что произошло.
— Она уехала? — поинтересовалась Аня, на которой работа и бессонная ночь никак не сказывались: выглядела она прекрасно.
Бирс перехватил внимательный взгляд Хартмана.
— Аня, позвольте представить вам: мистер Хартман, банкир из Голливуда. Ви-ай-пи, Ю-Эс-Эй [11] , — церемонно сказал Бирс.
— Неужели?! Здесь?! Так просто?! С нами?! — высыпала ворох вопросов Аня.
— Вы знаете Джуди? — плотный, внимательный взгляд Хартмана был прикован к Ане.
— Конечно, — живо ответила Аня. — А вы её тоже знаете?
11
очень важная персона, Соединённые Штаты Америки (англ. аббревиатура)
— Тоже, — подтвердил Хартман. — Она, в некотором роде, моя невеста.
— Как?! — сделала большие глаза и таращилась то на одного, то на другого Аня.
— Бросила меня ради мистера Бирса, — объяснил Хартман с предельной откровенностью.
Антон прекрасно понимал, что Хартман никогда бы не признался, будто кто-то бросил его, да ещё ради кого-то, но он увидел красивую девушку, и это был запев новой игры.
— Извините, мне пора, — прервал их Бирс. — Увидимся позже.
Он оставил их, сам направился в здание, в дверях обернулся — они чирикали взахлёб, и он подумал, что, похоже, он сослужил плохую службу Ключу, своему напарнику по отряду.
Изо дня в день оба вместе смотрели смерти в глаза, каждый доверял другому, как себе. Только так и можно было там, внизу, а иначе нечего было туда соваться: порознь каждый из них — что тот, что другой были обречены.
Весь отряд был разбит на такие пары, каждая пара знала свой манёвр и могла действовать самостоятельно, вместе с тем каждая пара взаимодействовала с другими парами, когда Першин ставил перед отрядом общую задачу.
Бирс и Ключников занимали позицию в сухом коллекторе под объектом №100, правительственным бункером. На случай газовой атаки Першин приказал доставить противогазы, и сам то и дело обходил посты, чтобы удостовериться, что все готовы.
Заминировав подходы, люки и колодцы, подготовив огневые средства, Першин не прочь был, чтобы на Лубянке узнали о сделанных приготовлениях. По крайней мере, там должны были понять, что в случае атаки тяжёлые потери неизбежны. Першин надеялся на здравый смысл командиров штурмовых групп: в январском нападении на литовское телевидение, когда не было организованной обороны, группа «Альфа» потеряла одного человека убитым и двенадцать ранеными, а сейчас им противостояло несколько тысяч стволов и десятки тысяч мужчин, вооружённых арматурой, камнями и бутылками с бензином, притом, что многие из оборонявшихся прошли войну в Афганистане.
К вечеру в здании уже не было той неразберихи, какая царила здесь утром и днём. На этажах была выставлена охрана из вооружённой милиции, по направлениям возможной атаки были выдвинуты десантники и милиционеры, вооружённые автоматами; омоновцы были в серебристых бронежилетах из ткани СВМ, кое-кто из них надел пятнистые защитные маски с прорезями для глаз.
Позже у здания появилась
Люди напряжённо работали, наращивая баррикады. Поднявшись в последний раз, Ключников снова увидел Аню: вместе с долговязым иностранцем она тащила железную трубу. На ходу они оживлённо переговаривались по-английски и никого не замечали, увлечённые разговором. Они прошли мимо; стоя в стороне, он смотрел вслед — прошли, исчезли — затерялись в толпе, которая плескалась вокруг и затапливала площадь.
Обстановка вокруг здания напоминала огромный пикник: горели костры, звенели гитары, повсюду слышались весёлые голоса и смех, как будто предстояло не сражение, а общее гуляние, и не знай кто-нибудь, что происходит, можно было решить, что люди собрались, чтобы поразвлечься и сообща провести время.
Поздним вечером стал накрапывать дождь, кое-кто раскрыл зонтики, но многие не обращали внимания, и дождь то стихал, то застенчиво кропил людей, освещённую ярко гранитную набережную и чёрную реку, в которой отражались огни.
Глядя на массу людей, трудно было поверить, что это те самые люди, которые изо дня в день теснятся в транспорте, изнывают в очередях, переругиваются в магазинах и конторах, судачат о ближних, недолюбливают друг друга, завидуют, огорчаются чужим удачам и успехам… Да, это были те самые грешные люди, задавленные, замордованные режимом, очумевшие от него, уставшие от нищеты, в которую их ввергли слепые поводыри и лживые пророки. Сейчас это были другие люди — гордые, независимые, весёлые граждане, отстаивающие свободу. Они были так открыты, так преданны друг другу, так любили всех вокруг, кто пришёл сюда, что и понятно было, какие они на самом деле, когда живут свободно.
19
Около половины одиннадцатого динамики, развешанные на здании, объявили о танках, которые депутатам удалось привести для обороны. Толпа с ликованием встретила новость, потом услышала гул моторов, вскипела от счастья и разразилась овацией. Танки поставили на главных направлениях, где могла прорваться техника.
Ночью дождь усилился, однако строительные работы продолжались, тысячи людей через всю площадь передавали из рук в руки тёсаный торцовый камень и укладывали в редут. Под утро Першин поднялся наверх и не поверил глазам: люди стояли локоть к локтю под дождём и живыми цепями закрывали доступ к зданию; он едва не прослезился, трудно было поверить, что шумная и пёстрая московская толпа за одну ночь превратилась в народ.
Это было зрелище! Ночь меркла; с востока, от Садового кольца неслышно полз сырой рассвет, оттесняя сумерки за реку, в Дорогомилово и дальше, к Филям и к Поклонной горе. Из мглы медленно проступал мокрый город, открылось широкое пасмурное пространство, разрезанное излучиной реки, в которой отражалось хмурое небо. Под дождём мокли набережные, мосты, парки, уходящие вдаль улицы и крыши, крыши, теснящиеся поодаль, множество окон, которые, насколько хватало глаз, выстилали пространство. Похоже, вся Москва, затаив дыхание, смотрела, как цепи людей под дождём закрывают доступ к зданию. От картины веяло библейским величием, Першин подумал, что сейчас он свидетель истории. На глазах рухнул страх, в котором жил народ, вместе со страхом рушилась эпоха.