Прекрасные времена
Шрифт:
Мысли об аде не зря, вероятно, западали в наши головы. Некий страх мы уже заранее ощущали, хотя сам дом священника нас ничем не поразил. Со стороны дороги он был огорожен плетнём, высоким и ершисто-колючим, с вертикальным плетением через три жердины. Ещё один воз тонкого орешника был свален на огороде, но он давно уже высох до бамбуковой твёрдости. Все остальные стороны участка дачного участка оставались невозмутимо голы.
Пройти на участок можно было только через широкие и высокие ворота с перекладиной наверху. На перекладине были вырезаны солярные знаки – всякие кресты, перечёркнутые круги и два вида свастики. Справа на столбе висел кусок швеллера с привязанным
– Вам кого? – спросил он.
– Нам бы это… Здрасьте.
– Вам тоже здоровья, да храни вас Господь!
– Нам бы это…
– Отца Гедеона нет дома.
– Да нам…
– Когда вам лучше придти? С шести до десяти утра. Отец Гедеон укрепляет в вере исключительно с утра.
– Да нет. Извините. Понимаете, у нас свадьба. Молодые вообще-то расписаны, но хотят… им хотелось бы… Видите, вон тот дом? Тот, кирпичный. Там девушка вышла замуж…
– Что, Генштабыча дочь?! – мяч вскричал и подпрыгнул.
Мы с Лёшей переглянулись. Нам стало неприятно, что Вику здесь знают как «Генштабыча дочь». И то, что здесь кто-то подпрыгивает, было тоже неприятно.
– В чём дело, дядя? Ты кто такой вообще?
– Служка! Служка я! Церковный служка! – быстро проговорил служка и смиренно сложил руки внизу живота, как это только что делали мы. Впервые видя перед собой служку, мы несколько растерялись. А бить по мячу вообще не имело смысла – он был для этого предназначен.
В итоге никакого разговора не получилось. Даже не удалось выяснить: насколько здешний священник священнодействен. На это вопрос его служка становился бесконечно витиеват и старался прикрыться книгами отца Гедеона. Это были не книги – одна единственная брошюра, отпечатанная каким-то дедовским способом на плохой газетной бумаге и скреплённая посредине одной единственной скрепкой. Из-за этого все листы сразу после начала чтения проворачивались на оси, и вся книжечка быстро превращалась в пышную бумажную розу.
Служка вручил нам каждому по такой книжечке и помог разобрать плохо продавленные буквы названия:
КРАТКАЯ ИСТОРИЯВСЕПРАВОСЛАВНОЙ АГАПИЧЕСКОЙ ЦЕРКВИ АРМАГЕДДОНАИСТИННО РУССКОЙ ЛЮБВИ, ВЕРЫ И НАДЕЖДЫ ТОМ XIX ПОСЛЕДНЕЕ СРАЖЕНИЕ МЕЖДУ ЭРОСОМ И АГАПЭПолистав, мы не стали спрашивать, где остальные восемнадцать томов. Сказали спасибо, развернулись и отправились восвояси. Было что подарить жениху на первую ночь.
Когда мы уже возвращались, мотоцикл тоже подъезжал к даче. Заднее его колесо не крутилось от грязи, и он подъехал только передним. В группе встречающих издалека выделялась Вика в своём белом платье невесты. Как в «Лебедином озере», ей противостояла высокая дева в чёрной куртке-косухе и чёрных же джинсах (если они и не были чёрными изначально, то сейчас были). Столь же чёрным (по всей спине, начиная с плеч) был и сам Евгений Александрович Март. Кто-то из гостей
Ситуация начала проясняться, когда все уже сидели за столом. Евгений Александрович встал и произнёс тост. Заложив левую руку за спину, словно у него болит поясница, Март долго и обстоятельно говорил о том, насколько он рад, горд, счастлив, польщён, очарован, вознаграждён, преисполнен и снова счастлив уже одним этим фактом, что Виктория Обойдёнова… его ученица.
Вилка продолжила путь в мой рот. В последний раз с такой силой мне в десну вонзался шприц зубного врача. Сейчас было круче ровно в четыре раза.
– … лучшая ученица и одна из самых талантливых моих учениц, – продолжал Март.
Рядом звякнул тарелкой Лёша. Его уязвила мысль, что лучшей ученице не обязательно быть самой талантливой. Мы вместе поглядели на жениха. Тот смотрел уже не совсем осмысленно. Откинувшись на свой стул, он обнимал рукой спинку Викиного.
– … будущее русской женской поэзии.
Будущее пряталось под внезапной фатой, но и сквозь фату было видно, что оно рдеет.
– Разумеется, не буду отрицать, что я тоже приложил к огранке этого потрясающего таланта некоторую сумму усилий, – продолжал Март. – И когда буду умирать…
Гости не дождались его смерти. Сзади нас уже танцевали, и остаток мартовской речи потонул в музыке. Когда все плясали, я несколько раз пытался перехватить Вику, чтобы серьёзно с ней поговорить о поэзии, но пока всё промахивался. В одну из таких попыток я наткнулся на деву-мотоциклистку и протанцевал с ней целый медленный танец. Не казавшаяся вначале красивой, она была уже привлекательной. Правда, непринуждённого общения у нас не получилось: губы девы приходились на уровне моего уха, а разговаривать ухом было жарко и щекотно.
А вот со свидетельницей невесты, одной из сокурсниц Вики, мне сразу повезло. Её маленькие ушки-торчушки располагались для меня в самый раз, и жаль, что девушка слишком часто отстранялась, делая круглые глаза, будто я нёс несусветную чушь. Ну, может, и нёс. Мы с ней протанцевали весь вечер и несколько раз выходили подышать на балкон. Там была уже ночь, и в темноте черты девушки становились ещё более необычными. В целом она была невероятно мила, с тёмными глазками, круглыми щёчками, но когда говорила, и даже особо не улыбаясь, в уголках её пухлого ротика образовывались две складочки, треугольные ямочки, два острых клычка, направленных строго вверх. В темноте это возбуждало. Возможно, и на моем лице играли какие-то светотени, потому что мизантроп Гошка, который уже засыпал на мансарде, только и буркнул из-под подушки, когда мы пробирались назад:
– Ну, конечно. Влюбилась Баба-Яга в Кощея Бессмертного и говорит ему: «Ты моё ненагляднище и любимище!..»
Он ошибался. Если бы Баба Яга в самом деле так говорила, то к утру могла прицепить на мой нос бельевую прищепку, привязать к ней верёвку и вести меня на поводу в ЗАГС.
Свадьба проходила непринуждённо. Даже Викина мама, Эмма Витольдовна, танцевала со своим мужем. Сам дядя Витя после этого захотел показать, как мог плясать в юности, и, действительно, изобразил что-то вроде брейка вприсядку, но потом стал хвататься за сердце и, бухнувшись в кресло, снова положил живот себе на колени.