Прекрасные времена

Кормашов Александр

– А тут у нас с утра дождь! Льёт и льёт. Вы на дачи, что ль? Дак туды сейчас хоть на лодке плыви! – радостно прогоготал он и побежал прицеплять к трактору телегу. Бежал он не совсем по прямой.

Потом мы столкнулись с ним ещё раз, когда он уже привёз гостей. Оказывается с дядей Витей Обойдёновым этот Иван Бахытбекович уже давно и неоднократно имел строительно-подрядные отношения. Из-за этого, надо думать, стены дяди Витиной дачи не казались возведенным строго по отвесу, но заимствовали некоторые линии у бутылки. И это ещё не всё. Проявив себя снаружи как каменщик, внутри Иван Бахытбекович зарекомендовал себя как печник. Это он сложил там две печки, очень близкие по форме и стилю к самому дому. Всё это вместе прямо отсылало к архитектуре Гауди в Барселоне. Я никогда не был в Барселоне, но именно на той даче сделал самостоятельное открытие, что всё своё вдохновение Гауди черпал в африканских термитниках…

К земле Иван Бахытбекович, очевидно, отношения не имел, а поэтому участок оставался совершенно прямоугольным. Эти восемь соток когда-то могли бы считаться гордостью подполковника Обойдёнова. Хотя бы здесь его никто не обошёл. Его и не обошли. Но забыли. История тут была такая. Когда-то, ещё в разгар выполнения Продовольственной программы Горбачёва, всё это чахлое болотное мелколесье предложили кооперативу Генштаба, но тот не дал себя заманить в стратегическую ловушку. Повторив маневр Кутузова и Барклая де Толли, он отступал почти до самой Москвы, пока не занял удобную для генерального сражения позицию – поле меж двух берёзовых рощиц, на взгорке, с родниковой речкой внизу и с видом из бинокля до окраин Москвы.

На болоте остался лишь дядя Витя, утешавший себя лишь тем, что его полноценно кирпичный, натурально «генштабовский» дом был значительно выше и больше всех прочих садовых домиков. Единственная беда, он стоял не на самом выгодном месте – слишком далеко от единственной подъездной дороги, к которой в тот день мы все имели претензии.

Дороги, собственно, не было. Мы увидели лишь канаву, протянувшуюся через мелкий худосочный лесок – настолько проезд был залит водой и торфяной грязью. Иван Бахытбекович со своим трактором играл здесь даже двоякую роль. В зависимости от времени года, состояния погоды, степени опохмелённости и собственного взгляда на мнимость или действительность каких-то нужд дачников, Иван Бахытбекович представал перед ними то в образе Харона, то ходящего по дну морскому Моисея. Но сегодня он был скорее архангелом Гавриилом. Весть об том доносил трубный глас его трактора, который уже отъезжал от дачи, чтобы скоро вернуться вновь.

Звук трактора еще не затих, как послышался другой, и в другой стороне, и несколько необычный. Как будто где-то в лесу отчаянно буксует по грязи мотоцикл.

– Бензопила, – сказал Лёша, выйдя со мной на балкон, где уже стоял и курил свидетель жениха, шафер.

– Нет, мотоцикл, – спорил я. – Мотор двухцилиндровый.

– Хрен вам мотоцикл! «Дружба» это! Скунс какой-то пилит лес, мазерфакер! – убеждённо высказался свидетель жениха, шафер, такой же курсант милицейской академии, как и сам жених.

Мы решили не спорить.

Дождь к вечеру прекратился, облака приподнялись, и невесть откуда навалилось душное тепло. Погода прела. Земля источала запах торфа.

Вскоре к нам пришёл покурить и сам жених. Он отличался подвижными мышцами лба и слишком уж явно написанной на лице готовностью с ходу внедриться в самую криминальную, самую уголовную среду. К нам он тоже пытался втереться в доверие, то есть выражаться на смеси классического жаргона из «Место встречи изменить нельзя» и дюжины самых сочных выражений из голливудских боевиков.

Разумеется, эта хрипатая, гнусавая лексика тут же выманила из глубин дома Гошку. Как мизантроп, он просто млел от этой парочки – свидетеля с женихом. Они, вероятно, олицетворяли для него всемирное братство копов, вступив в которое, всякий может ходить на людей, широко оттопырив локти, с пистолетами под каждой подмышкой, и в любое время суток есть пончики Donuts. Или даже работать под прикрытием, что много круче. Жених ничем не разочаровал Гошку. В отличие от меня, который недоумевал: а что Вика нашла в этом правоохранителе? Телохранителя?

– Мотоцикл, – мелочно подтвердил я, когда все увидели, что из леса выбирается действительно мотоцикл. Дороги там не было. Путь лежал по тропинке через брустверы бурелома и полосу выкорчеванных пней, похожих на заградительные ежи. Ждать его скоро не приходилось.

– Храм, – сказал жених, сменив поле обзора и разом перестав двигать челюстью, будто до этого жевал воображаемую жвачку.

– Где? – спросил свидетель.

– Там, – сказал жених и показал пальцем.

– А-а, это-то! Там священник живёт, – тут же подсказал Гошка. – Ну, такой, весь такой… – Детальнее Гошка выразиться не смог.

Не слишком далеко, в глубине участков, виднелась изба. По виду, старинная изба, и даже её деревянная крыша казалась поросшей мхом. Трубы не ней было, а там, где той полагалось быть, высился дощатый шатёр, венчаемый маленькой круглой луковкой, сделанной из чешуек-дощечек. Над луковкой поднимался крест, но как бы не вполне христианский, а больше похожий на какую-то толстую, располневшую антенну.

Жених выпрямился и двинул локтем свидетеля. Встав плечом к плечу, оба трижды перекрестились. Затем жених повернулся к нам.

– Пригласить бы надо, – задумчиво произнёс он, глянув на меня и переведя взгляд на Лёшу. Лёша озадачился всем лицом и обратился за помощью ко мне. В ответ я тоже изобразил озадаченность лица.

– Надо, брат, – продолжал будущий правоохранитель, снова глядя на Лёшу. – Мы это… мы все на Троицу покрестились. Всем курсом. Все заодно. С преподавателями прямо. Так что нам теперь это надо. Такие дела. Вот вспомнить бы раньше, так мы бы с Викторией прямо в церкви… А так, пускай хоть благословят, слышишь, брат?

Поскольку Вика не возражала, нам всё же пришлось идти за священником. Дошли мы до него быстро, но изрядно вспотели. Погода уже не просто прела, она становилась душной. Облака довольно приподнялись и теперь будто выгибались над землёй полиэтиленовым куполом. Вероятно, вот это и был парниковый эффект, потому что весь мир нам уже представлялся единой дачной теплицей. И уж самый большой урожай помидоров и огурцов ожидался на торфе.

Здесь, на дачах, у нас под ногами лежал чистый торф. Казалось, то был ещё первобытный торф, поскольку везде, где он уже подсыхал и, бурея, светлел, на его светлом фоне тут и там проступали ещё непросохшие, а потому чёрные, неперегнившие ветки и корни. И они удивительно походили на кости, рога и бивни ископаемых животных. Дачники время от времени собирали все эти коряги и складывали возле дороги, чтобы потом увезти. Жаль, что в сырую погоду здесь ничего не горело, а вот в сухую жечь категорически запрещалось – чтобы огонь не ушёл под землю. Ад здесь был всегда под ногами.