Прелести

Школин Андрей

— Ну что, успокоился? Чего раскричался-то? — голос Игоря был мягким.

— Да сам не знаю. Устал, должно быть.

— Должно быть, — он тоже поднялся и выключил свет, так что в темноте остался виден лишь силуэт стоявшей у открытого окна девушки. — Где остановился в этот раз? Далеко отсюда?

— Пока нигде.

— Значит здесь и отдохнёшь. Мы с Лолой должны сегодня съездить кое-куда, а ты спи, — уселся на место. — Помнишь, как я проверял, где ты живёшь? Друга твоего выслеживал, — опять, в какой уже раз, засмеялся. — Кстати, я Вадика недавно совсем видел. Это ведь он меня с ней познакомил.

— Да я, в общем-то, тоже при этом событии присутствовал.

— Точно, точно… Ты не обижайся. Я

действительно рад тебя видеть. Тебя одного и рад. И разговор затеял для того только, чтобы ты мне помог расставить все точки над «и», — Измайлов в очередной раз взял в руки гитару и принялся неслышно перебирать струны. — Всю жизнь мечтал научиться играть на музыкальных инструментах, а приходилось всю жизнь заниматься другими вещами. Неизвестно чем… — опять пауза и голос дождя под неумелый аккомпанемент гитары. — Я ведь, действительно, в отличие от тебя знал, что делаю. С самого начала. И о последствиях знал. И всё равно… В общем, всё равно. Хоть так, хоть так. Главное, что… Главное то, что я всё равно ни о чём не жалею. Всё замечательно. Мне не о чем жалеть. Если перекрутить назад стрелки часов, я выберу тот же размер времени. Не буду пытаться сократить его или наоборот растянуть. В противном случае, зачем вообще жить? День за днём плевать на своё отражение в зеркале? Искать виновных в судебном процессе, над девственницами и ангелами? Делать вид, что близок к разгадке тайны смысла бытия, не есть мяса, жалеть коров, и при этом по ночам скулить и посыпать тело перьями из распоротой подушки, в надежде обрести крылья? Александр появился вовремя. И тогда и сейчас… Теперь всё заново. Для меня. И ты уже здесь. Для себя. — Игорь блеснул в темноте белизной зубов. — А я ведь, действительно, пил всё это время. И всё время проводил с ней. И море денег на неё истратил. Так что, не обманули тебя. Почти не обманули… Но ты таким меня не увидел, потому что не должен был увидеть. Таким… И с Александром я встречался, — он угадал маску на моём лице и продолжил. — Встречался. Два дня назад. Поговорили спокойно, точно друзья старые. Грех жаловаться. Тебя вспоминали, хотя он о тебе с неохотой говорил… И даже, веришь — нет? Песни пели. Угадай какие? Цы-ган-ски-е! Можешь представить?

Измайлов вновь замолчал и даже перестал трогать струны. Лолита, вместо того чтобы закрыть окно, продолжала диалог с дождём. Я ждал, что Игорь закончит начатую тему, но он вдруг просто протянул гитару.

— Андрей, спой что-нибудь? Правда, спой, пожалуйста.

— Что петь-то? — принял инструмент и покосился вопросительно.

— Не знаю. Что самому больше нравится. Вот цыганскую песню, как раз, и спой, если сможешь, — он посмотрел на девушку. — А Лола нам станцует. Станцуешь, Лолита?

— Как скажешь, — женщина повернулась в нашу сторону.

Я, немного озадаченный, принялся подстраивать гитару. Песни и пляски в темноте комнаты. Цыганочка с выходом из-за шторы…

— Ты помнишь песню, которую Михалков в фильме исполняет? «Мохнатый шмель»? Помнишь? Ну так спой, если помнишь, — Измайлов хлопнул в ладоши.

— МОХНАТЫЙ ШМЕЛЬ…

— Вот, вот. Ага…

— НА ДУШИСТЫЙ ХМЕЛЬ…

Лолита развязала пояс, откинула его в сторону и так, в распахнутом халате, отсвечивая в темноте белизной голого тела, прошлась в танце по комнате. Игорь прихлопывал в такт. Я ускорил ритм:

— НА ЗАКАТ, ГДЕ ДРОЖАТ ПАРУСА…

Цыганский ли это танец? Или ритуальный? Пляска шамана, точнее шаманки. Женщины, способной вызвать гром и успокоить бурю. Излечить болезни и привить болезни. По усмотрению… Чьему?

Лолита останавливалась, замирала и постепенно, медленно, медленно вновь начинала череду захватывающих, ритмичных движений. Так цыганский ли это танец?

— ТАК И НАДО ИДТИ, НЕ СТРАШАСЬ ПУТИ…

— Ладно, хватит… — Игорь сжал рукой гриф — оборвал песню. — Спасибо, — и повернулся к ещё не успевшей остановиться хозяйке. — Собирайся, Лола. Пора.

— Куда вы, на ночь глядя? — я отпустил струны.

— Да, ничего интересного, — Измайлов, щёлкнув выключателем, вернул свет в комнату. — Обещал быть на одной презентации.

Лолита, без тени смущения, скинула халатик и прошла мимо нас в ванную комнату. Через несколько секунд послышался шум падающей воды. Мой собеседник проводил обнажённую женщину взглядом и, откинувшись на спинку дивана, сидел, прислушивался к этому шуму.

— Никогда не любил цыганских песен, — он заслонился ладонью от света люстры. — Я и сейчас не люблю их. Цы-ган-щи-на… — Игорь произнёс это слово с растяжкой и в конце щёлкнул языком. — Хотя дело не в цыганах.

Дело не в цыганах… Я понял, что это начало нового монолога и отставил гитару в сторону. Но Измайлов «надежд не оправдал».

— Зачем я этот разговор-то затеял? Забыл…

— Ты с музыки начал, а закончил определением такого понятия, как цыганщина.

— Точно, — он поморщился. — Бред какой-то… Что к чему? Я уже, как Ницше стал себя вести — чем громче кричу о «значимом», тем ниже опускаюсь. Или наоборот — чем слабее становлюсь, тем громче кричу о собственной значимости. Ницше, твою… Ты, кстати, никогда внимания не обращал на подобные «перевёртыши»?

— Обращал.

— Вот, вот… На примере музыки хорошо видно. Ты должен знать. Если музыкант на сцене ведёт себя, как отморозок, одежду носит соответствующую, черепа разные, поёт о том, что: «Видал всех на одной штуковине», сто процентов — он человек беззащитный и робкий. Хотя на сцене — монстр, кровожадный и ужасный. А познакомишься поближе — безобидное, хрупкое создание. За себя толком постоять не может, и в жизни своей ничего ещё не видел. Поклонники, которые подобную «крутизну» слушают, — такие же. А кто песни о сострадании и гуманизме слушает? Правильно. Тот, кто уже по уши дерьма нахлебался. И кровь пролил, быть может. Пришёл браток в кабак с «работы», где час назад троих «мимоходом завалил», заказал рюмку водки, слушает песню «про маму» и слёзы льёт горькие. Песня жа-лост-ли-ва-я… Да ещё и крестится через раз при этом. Впрочем, всё это и про меня сказать можно. Не один в один, конечно, но всё же… Что-то я самокритичен стал, чересчур? Ну, где там женщина моя?..

И словно услышав своего «кавалера», из ванной комнаты вышла, уже наложившая макияж и поправившая причёску, Лолита.

— Ты готова? — поднял на неё голову Измайлов.

— Да, почти… Застегни мне, пожалуйста, платье сзади.

Игорь встал и помог даме привести в порядок свой туалет.

— Ну, вот и всё. Нам пора, — он взял со стула пиджак и, не спеша, влез в его рукава. — Я рад, что успел с тобой поговорить. Хотя ты всё равно ничего не понял, — сказано было почти с издёвкой, в присущей Измайлову манере. — Мы с тобой словно по спирали живём…

— Чего? — я тоже поднялся. — По какой спирали?

— Ну, я же говорю — ничего не понял… — он взял Лолу за локоток и повёл в глубь коридора.

Последовал за ними:

— Когда появитесь-то?

— Скоро, скоро… — Измайлов обулся. — Ладно, прощаться не будем. Выходи, Лола, девочка моя… — и когда хозяйка скрылась за дверью, добавил: — Вампирёныш, старыми сказками вскормленный, — он, в который уже раз, засмеялся, прошёл в открытую дверь и вдруг, перейдя порог, оглянулся и, убрав с лица маску смеха, поглядел мне в глаза. Была в этом взгляде какая-то усталость, разбавленная вечной его насмешливостью, и даже, может быть, на долю секунды, что-то похожее на ненависть. Впрочем, он тут же приветливо улыбнулся и, подмигнув на прощание правым глазом, захлопнул за собой дверь. Я услышал звук шагов на лестнице, затем подошёл к окну и глянул вниз.