Прелестная сумасбродка
Шрифт:
Но герцог его не слышал.
— А потом она сбежала, — гневно продолжал он. — Исчезла посреди ночи, пока я спал! Просыпаюсь, а ее нет! Ни записки… ничего! А я-то, дурак, уже решил после свадьбы выделить ей десять тысяч фунтов в год — такой суммы хватило бы на дюжину голодающих городов!
Сэр Роберт задумчиво потер подбородок.
— Так ты считаешь, что она просто решила над тобой посмеяться? — спросил он. — А ты не мог ее как-то… ну, может быть, ты сказал или сделал что-то такое, что ее обидело?
— Мы
— Может быть, ее обидело то, что ты заснул? — предположил сэр Роберт, хотя самому ему в это не верилось.
— Ерунда! — отрезал герцог. — Могла бы меня разбудить! Одним словом, я послал своих людей в… черт, забыл название… в общем, в ту дыру, откуда она родом…
— Стоксберри-Хаттон, — подсказал сэр Роберт.
— Точно! — воскликнул Доминик. — И скоро поеду туда сам. Взгляну своими глазами на эти чертовы фабрику и шахту. Не может же быть и в самом деле все так ужасно, как она рассказывает! Узнаю наконец-то, откуда берутся мои деньги, посмотрю, что я могу сделать для этих рабочих и шахтеров, будь они трижды прокляты…
— И увидишь ее, — добавил сэр Роберт. Герцог метнул на него свирепый взгляд, и Пиль поспешно добавил: — Только для того, чтобы потребовать объяснений.
— Вот именно! — прорычал двенадцатый герцог Уэстермир. — Выслушаю ее объяснения, повернусь и уеду! Не думаешь же ты, что я упаду перед этой дрянью на колени и стану умолять ее вернуться?
— Что ты, конечно, нет! — ответил сэр Роберт.
И почему-то усмехнулся.
15.
Три «неразлучные» шли по единственной узкой улочке Вересковой Пустоши — беднейшего квартала Стоксберри-Хаттона, где жили шахтеры и фабричные рабочие.
Вересковой Пустошью этот район назывался по старой памяти. Более сорока лет назад покойный Джеремия Пархем застроил пустырь одинаковыми одноэтажными домиками и поселил здесь рабочих, приехавших из Уэльса в поисках заработка.
С тех пор вереск здесь не рос. Не росло и ничто другое. Никакие, даже самые стойкие растения не выживали на зараженной почве, в зловонном воздухе трущобного квартала.
Девушки несли с собой молоко, яичную болтушку и другие приношения щедрых прихожан, в том числе и остатки обеда Хортонов.
Смеркалось; становилось холоднее, и висящая в воздухе сырость лишь усиливала специфические ароматы этого места.
Улицу пересекала широкая сточная канава; пешеходам приходилось ее перепрыгивать. От этой-то канавы, в которой доктор Стек видел основную причину болезней здешних жителей, и исходила невыносимая вонь, поражающая всякого свежего человека в Вересковой Пустоши.
— Не понимаю, почему здешние жители выливают ночные горшки прямо в канаву! — морща носик, пожаловалась Пенелопа.
— А куда их еще выливать? — рассудительно ответила Софрония.
— Можно построить туалет во дворе, — проворчала дочь учителя. — У нас есть туалет, а мы ведь совсем не богаты! Папа построил его своими руками. Я иногда думаю: может быть, правы те, кто говорит, что в бедности люди опускаются и начинают жить, как свиньи в хлеву?
Мэри возмущенно взглянула на подругу.
— Как свиньи?! Как ты можешь так говорить, Пенни, мне стыдно за тебя! Я не знаю в Стоксберри-Хаттоне ни одного самого бедного дома, который был бы похож на хлев — разве что те, где живут одни больные или дряхлые старики.
— Если бы бедняку попали в руки несколько лишних досок, — мудро заметила Софрония, — он не стал бы строить уборную, а бросил бы их в печь, чтобы его дети не замерзли холодной зимней ночью.
Одна за другой девушки перепрыгнули канаву и подошли к дому Коббов. Мать Джонни — высокая, худая, как щепка, женщина с лихорадочно блестящими глазами — встречала их на пороге, вытирая мокрые руки о юбку — она как раз мыла пол в доме.
— Благослови вас бог, барышни, — воскликнула она еще издали, едва увидела их. — Благослови вас бог, что не забываете нас с бедняжкой Джонни! А он-то как ждет вас, с утра сегодня от него только и слышно: «Когда добрые леди придут?»
Она отступила, пропуская девушек внутрь. Лачуга Коббов, которую фабричная администрация из сомнительной вежливости называла домиком, состояла всего из одной комнатки с каменным полом и крошечным оконцем, в которое почти не пробивался свет. Самой Молли Кобб не исполнилось и тридцати, но в волосах у нее уже белели седые пряди.
В отличие от других фабричных рабочих Молли нисколько не изменила своего отношения к Мэри. Она по-прежнему радостно встречала девушку и ни словом не давала понять, что слышала о ее лондонских приключениях. И неудивительно — ведь ей и ее детям была очень нужна помощь.
Пятилетний Джонни лежал у огня на подстилке из рваного тряпья, укрытый до подбородка старым, вытертым одеялом. Увидев девушек, он сел и радостно захлопал в ладоши.
— Здравствуй, солнышко мое, как ты тут? — поздоровалась Мэри, опускаясь на колени перед его постелькой.
Каменный пол неприятно холодил ей ноги; девушке подумалось, что лежать на холодном камне для чахоточного больного — верная смерть. Но что она могла сделать? В доме Коббов не было ни одной кровати, на полу спали все — и дети, и мать.