Прелюдия к очарованию
Шрифт:
– Слушаю вас, синьорина! – проговорил граф официальным тоном, протягивая руку за манильской сигарой и прикуривая ее от золотой зажигалки.
– О чем вы собирались со мной говорить?
– Трудно сразу подыскать нужные слова, – начала она, запинаясь, судорожно сжимая в руках сумочку.
– Как же так, мисс Форрест? – заметил он, поворачиваясь к ней спиной и подходя к широкому окну. – Мне показалось, что вы умеете подбирать подходящие слова.
Санча вздохнула.
– Вы нисколько не хотите мне помочь, –
Повернувшись к Санче лицом, граф насмешливо посмотрел на девушку.
– И почему же, скажите на милость, я обязан помочь вам в чем-то, синьорина?
Санча пальцами обеих рук заправила пряди волос за уши.
– Я… пришла, чтобы… извиниться!
– Вы пришли… зачем? – уставился на нее удивленный граф.
– Это правда. Я пришла извиниться, – прошептала Санча, наклоняя голову. – На прошлой неделе я… допустила бестактность. Мне… просто необходимо было извиниться.
– Понимаю. – Голос графа по-прежнему звучал равнодушно. – Ну что ж, вы извинились и можете больше не думать об этом. Всего хорошего, мисс Форрест.
– Но я… ну… вы мне верите? – умоляюще взглянула на него Санча.
Граф сохранял на лице холодное и безучастное выражение. Черные брюки и черная шелковая рубашка, дополняя общее впечатление, придавали ему еще более угрюмый и мрачный вид, от которого человеку становилось как-то не по себе. Его голубые глаза были прямо-таки ледяными, когда он произнес:
– В чем я должен вам верить? Что вы сожалеете о вашей грубости? Да, верю… раз вы так говорите.
– Но по вашему виду этого не скажешь, – отважилась Санча робко возразить.
– А какой у меня должен быть вид, мисс Форрест? Вы ворвались ко мне в совершенно неподходящее время, нарушая мой распорядок, и, видимо, вообразили себе, что я отреагирую на ваше извинение, как утопающий, хватающийся за соломинку. Поверьте мне, ваше извинение не имеет для меня абсолютно никакого значения!
Санча никогда бы не подумала, что он может быть таким резким и бессердечным. И если перед интервью она чувствовала себя маленькой и незначительной, то сейчас ей было во сто крат хуже. Просто невыносимо.
Санча не знала, как приблизиться к нему, не физически – хотя и против такого сближения она, пожалуй, не стала бы сильно возражать, – а духовно, чтобы разрушить тот барьер, который он воздвиг между ними. Граф смотрел на нее примерно так, как кошка смотрит на свою жертву, которую, забавляясь, мучает, прежде чем окончательно добить. И хотя она исполнила то, зачем приходила, и ей теперь следовало как можно незаметнее удалиться, Санча, не решаясь уйти, все еще чего-то ждала, на что-то надеялась.
– Итак, синьорина? Что-нибудь еще? – спросил граф нетерпеливо.
Санча с беспомощным выражением не сводила с него глаз, сожалея, что у нее слишком мало опыта в общении с мужчинами. Вместе с тем она сомневалась, что ей когда-либо раньше мог попасться мужчина, похожий на графа Малатесту, поэтому всякие размышления об опыте были беспочвенны.
– По словам Паоло, вы работаете, – смущенно проговорила она. – Вы опять начали писать?
Граф раздраженно погасил в пепельнице сигару.
– Синьорина, у меня нет ни времени, ни желания вести светские разговоры! Я был бы вам очень признателен, если бы вы соблаговолили уйти!
– У вас нет ни малейшего сострадания? – спросила Санча, поникнув головой.
– Сострадание! – проговорил граф жестко. – А у вас оно есть, сеньорина? Что побуждает вас извиняться за свое недостойное поведение у Бернадино? Желание получить от меня отпущение грехов или, быть может, стремление избавиться от страха, что я – чего доброго – заберу назад свое согласие на публикацию статьи в журнале?
Санча с каким-то испугом посмотрела на графа.
– Вы действительно думаете, что я пришла к вам, беспокоясь за свое место в редакции?
– Меня совершенно не интересует, почему вы явились сюда, – ответил граф холодно. – А теперь… может быть, вы все-таки уйдете?
Санча повернулась к выходу, сердце сжимали тоска и печаль.
Несчастная девушка слышала, как он пошел, чтобы открыть ей дверь. С каким бы презрением граф к ней ни относился, он строго придерживался светских приличий, и его манеры были непременно учтивыми и благовоспитанными.
Они достигли двери одновременно, и, когда граф взялся за ручку, ладонь Санчи легла на его руку. Граф, вздрогнув от прикосновения, молниеносно отдернул руку и, сощурившись, как от яркого света, прислонился спиной к двери. Санча в отчаянии глядела на него, вся охваченная горячим желанием изгнать холод из его глаз и стереть равнодушие с его губ.
Граф, не отрываясь, смотрел на нее, сознательно задерживая взгляд на загорелой нежной коже обнаженной талии, проступавшей между поясом брюк и нижней кромкой короткой кофточки. Но в оценивающем взгляде не было теплоты, и Санче хотелось знать, о чем он думал в этот момент. Ее также занимал вопрос: сознавал ли граф всю силу своего обаяния, как ее ощущала она, и понимал ли он, что ее что-то неудержимо к нему влекло.
Видимо, какие-то чувства отразились в ее глазах, потому что он вдруг резко выпрямился и сказал сурово:
– Не смотри на меня так!
Губы у Санчи слегка раскрылись.
– А как же мне смотреть? – спросила она тихо.
Граф обошел девушку и остановился посреди комнаты, засунув руки глубоко в карманы брюк.
– Мне нужно работать… – проговорил он резко. – Ради Бога, Санча…
Уронив сумочку на пол, она приблизилась к нему и взяла за края застегнутой рубашки.
. – Чезаре, – прошептала она нежно. – Чезаре, не гони меня сейчас…