Премия
Шрифт:
Тут, к счастью, Сиропин твердо указал, что ему в ту сторону, и они разошлись на красивой цветущей развилке тропинок, так и не сказав друг дружке ни слова.
Сиропин никак не сочувствовал Баландину в его переживаниях, потому что сейчас в его ясной голове в прямом смысле гулял свежий ветер. Сиропину как ветру нужна была только свобода и тяга, и его потянуло к пустым корпусам, в древнейшую пустейшую часть скелета, где можно было продуться по прямым трубам коридоров пустых этажей и лестничных шахт, посвистеть в пустые окна.
Нежная воздушная струя осторожно туда и протянула большой пушинкой Сиропина, который
Густые заросли раздвинулись шпалами вдоль кирпичного обрывка стены, не помнящей родства, захватанной солнцем и дождями. В песочнице у давно заколоченного ведомственного детского сада маленькие песочные пионеры в ряд все разом втроем отдавали Сиропину салют.
Детская формочка для песка, сделавшая эти невозможные фигурки с пионерским салютом, лежала рядом со стоящими по линейке пионерами, на которых можно было различить даже мелкие детали их песочных галстуков. Их восторженные лица так ободрили Сиропина, что он чуть ли не маршем под пионерскую дробь прошел остаток поросшей дорожки до затерянной черной дыры расколотого травой вечно нелюдимого крыльца.
Вход не слепил мраком, тьма не заставила растопыривать руки и ощупью искать стены и проход внутрь. Скелет был виден весь, он показал себя сразу, всю пустоту в своей засохшей оболочке с бесчисленными невесомо-хрупкими перегородками. Он позволил глядеть сквозь нытье сквозняка в оконных щелях, сквозь перекрытия этажей, сквозь прозрачно-папиросные стены, и дальше насквозь в лес, на все еще светлое небо, на темное дно земли. Огромное хрупкое вместилище воздуха; сверх меры наполненное хранилище пустоты. Сухой пустоты с хорошей тягой. Сиропин мельком подумал, что в прекрасный день, все вспыхнет. В ответ с высоты на запрокинутые глаза Сиропина упало чуть-чуть песка.
Течение несло по лестницам наверх. А сверху широкая трещина в лестничной шахте молнией бежала вниз и там втыкалась в землю. В противоположное окно длинного коридора солнце видно насквозь, заходящие лучи рассекли внутри воздух потемнелый. На стене неровной голубая краска полупилась, сохранившиеся куски покраски отслоили и оттопорщили сохлые края. По направляющим солнечных лучей пронесся сквозняк двумя огромными прыжками - невидимый, но плотно осязаемый гигантский лохматый пес. Обрывки его шерсти порывались узкими свистками на глухие чердаки, переполненные запертым пеклом. Что-то тихо ссыпалось по сухому горлу труб.
Прямые углы победители в конкурсе массового бытия кирпичных стен. Все распахнуто. Кругом - нежилых стен призраки. В окнах стекол безразличье. Беспамятно тихие комнаты. Отстали сухие обои в выцветший цветочек хрупкими давно умершими пузырями, повисли, застыв, разбитыми осколками лоскутов.
Нежилая комната, комната, которую никто не видит, перестает быть комнатой, перестает жить и превращается в нечто тревожное для того, кто вдруг спустя десятилетия в нее войдет. Голодные по человеку стены содрогаются воспоминанием о потерянном чувстве присутствия человека внутри себя. И это - не утоление голода, это стыд за свое теперешнее запустение.
В этом безмолвии скелета
Этажи не были этажами, они состояли из плавно и гладко сросшихся неоднородных уровней, которые лепились слоями и кусками, вмещая полости помещений - их старые коконы, сухие и ломкие. Было затруднительно определить, какой из слоистых обрывков к какому этажу отнести. Это был неравномерно оседающий под своим хрупким мультитонным весом скелет давно брошенных пчелиных сот. Покинутый улей гигантских никогда не существовавших пчел.
Обезлюдевшие кубометры еще хранили невыветрившийся объем присутствия. Давнего, но плотного. Десять тысяч лиц, двадцать тысяч глаз. Но все живые звуки давно без остатка впитали стены, остался хруст сотен скорлуп и шорох тысяч гусениц.
В этом огромном дробленом объеме копилось лишь времени количество. Поверхности стен застыли, раздумывая о мире третьего измерения пространства между ними и о том, почему вдруг повелось у стен иметь углы прямые. В каждой комнате они накопили по одному кубическому метру небытия, и каждый этот метр был с ровными гранями антрацитового блеска.
Многим временем тут проживали миллиардами тонн лишь безголосые воздухи. Отталкиваясь от переполненных душных теней, в широком луче плавала безветренная пыль. Жара терлась о студеное беспамятство стен.
И стекла?. В основной своей массе оно было битым. Но его охлаждающая масса была очень велика. Как у среднего нетающего айсберга. Как холод прозрачности. И полированный холод глыбы стекла, и смола расплавленной липкости стекла, и скрежет хрупкости трещин, и сверкание прозрачности тела стекла, и долгий звук мгновения рождений осколков, и острая легкость боли порезов, и гладкий скрип нелюбви прикосновений, и к свету красивое равнодушие, и многоцветная игра лучей.
А дерево рамы всё сжимает осколки. На нем от солнца выступила последняя капля смолы со свежайшим запахом редкой деревянной мечты. Иногда мечтают стать деревья старыми рамами, высохнуть в этих рамах срезами сучьев, избавиться от корней чистой формой квадрата, растопыриться прямыми углами, стиснуть сохлой судорогой свое распяленное немытое стекло, ветром распахнуться и хрястнуть по стене. Рассыпать навсегда. А потом вдруг со всей силы сжать глупо торчащие глупые осколки. И светлый воздух тут же жадно окунулся в свежие гладкие срезы стекла.
Глупые, глупые глупости. И руки всё лезут в короткие пиджачные карманы. Но несмотря ни на какие глупости, тут все желанные гости. О, и с каким потягивающимся наслаждением теперь пел копленный скрип половиц. И закат красовался сквозь длин?н?ые коридоры. На словах скелета ударения безгласные. А как вам подоконн?ник с тремя "н". Все окна и все подоконники тянули внутрь красный свет - вдоль и поперек, пересекающимися под высоким сводом полосами, в широкую красную клетку.
Не было ничего не обратимого, скелет позволял сыграть иначе, переходить любой ход. А заблудившись, можно было смешать по-детски все фигуры или сбросить всю доску на пол. Никто не возражал, не журил и со смешливым упреком не смотрел.