Прерия
Шрифт:
— Перебьют! Ну, это уж слишком! Положим, Измаил настолько любит путешествия, что ему недурно было бы заглянуть и на тот свет, только что старик плохо подготовлен для такого длинного пути. Да я и сам возьмусь за ружье — не допущу, чтобы его убили.
— Их много, и они хорошо вооружены; вы думаете, они будут защищаться?
— Послушай, старый Траппер, вряд ли кто на свете так искренне ненавидит Измаила Буша и его семерых сыновей, как я. Но Поль Говер считает презренным порочить даже ружье из Тенесси [4] . Знайте же, что у них столько настоящего мужества, сколько нет ни в одной семье из Кентукки.
4
Выражение презрения — «тенессийское ружье». Жители Кентукки и Тенесси постоянно враждуют между собой.
— Тс! Дикари окончили свои рассуждения. Теперь они примутся за дело. Имейте терпение: дело еще может принять оборот, благоприятный для ваших друзей.
— Мои друзья! Не называйте так никого из этой породы, если хоть немного цените мое уважение. То, что я сказал, вытекает вовсе не из чувства дружбы к ним: я отдаю им только должное.
— Я думал, что молодая женщина принадлежит к ним, — несколько сухо сказал старик. — Если я ошибся, то тут нет ничего обидного; можно обижаться на то, что сделано с намерением.
Эллен снова приложила руку ко рту Поля и поспешно проговорила своим нежным, примирительным голосом:
— Мы должны быть все одной семьей, когда можешь оказать услугу один другому. Мы совершенно полагаемся на вашу опытность, добрый старик, и надеемся, что вы найдете способ уведомить наших друзей об угрожающей им опасности.
— Одно утешение: может быть, эта опытность послужит хоть к тому, что ребята проучат, как следует, этих краснокожих! — пробормотал сквозь зубы охотник за пчелами.
Общее движение в толпе индейцев прервало его. Сиу сошли с лошадей, оставили их на попечение трех-четырех своих товарищей, которым поручили также караулить пленников. Остальные окружили какого-то воина, очевидно, облеченного высшей властью. По его сигналу все удалились медленными шагами, идя от центра по прямым, расходящимся радиусам. Вскоре их фигуры слились с темной травой прерии. Пленники, жадно следившие за каждым шагом врагов, видели только человеческую фигуру, вырисовывшуюся на горизонте: вероятно, это кто-то из индейцев подымался во весь рост, чтобы вглядеться в даль; но вскоре все стихло, исчезло. И к чувству неуверенности теперь присоединилось чувство страха.
Прошло много томительных, медленно тянущихся минут. В каждую из них пленники ожидали криков нападающих, а вслед за ними криков отчаяния осажденных. Но, по-видимому, даже столь усердные поиски оказались тщетными: через полчаса один за другим индейцы стали возвращаться. Их лица были угрюмы, недовольны — лица людей, которые ошиблись в своих ожиданиях.
— Теперь наша, очередь, — сказал Траппер. Он все время был настороже и по малейшим признакам определял намерения дикарей, — нас станут расспрашивать. И, если я не ошибаюсь относительно нашего положения, то, думаю, что было бы разумно поручить вести разговоры с ними кому-нибудь одному из нас, чтобы не было противоречий. Кроме того — если стоит принимать во внимание мнение старого восьмидесятилетнего охотника — я считаю, что этот человек должен отлично знать характер индейцев и обладать хоть некоторым знанием их языка. Вы знаете язык сиу, молодой человек?
— Делайте, как хотите! — крикнул охотник за пчелами, дурное настроение духа которого не стало лучше. — Разглагольствовать-то вы умеете, а вот годитесь ли вы еще на что?
— Юность безрассудна и самонадеянна, — спокойно ответил Траппер. — Было время, молодой человек, когда и у меня кровь была слишком горяча, чтобы течь спокойно в жилах. Но к чему рассказывать о моем возрасте, о смело перенесенных опасностях, о рискованных предприятиях? Хвастовство не идет к седой бороде, и в моей голове должно быть несколько больше смысла.
— Тс! Тс! — тихо сказала Эллен. — Не будем больше говорить об этом: дело идет совсем о другом. Вот индеец сейчас начнет расспросы.
Молодая девушка не ошиблась. Не успела она договорить, как к ним подошел полуголый дикарь высокого роста. Он внимательно, пристально, насколько было возможно при свете луны, окинул их взглядом с головы до ног и обратился к ним со словами приветствия на своем языке, произнесенными хриплым, гортанным голосом. Траппер ответил насколько мог лучше, так, чтобы тот его понял. Мы переведем суть разговора, завязавшегося между ними, сохраняя, насколько возможно, его форму.
— Разве бледнолицые поели всех своих буйволов и взяли все шкуры бобров, что пришли считать, сколько их еще осталось у поуни? — сказал дикарь, из вежливости сделав паузу после слов приветствия.
— Некоторые из нас пришли сюда, чтобы покупать, другие — продавать, — ответил Траппер, — но никто не пойдет дальше, когда узнает, что к хижине одного из сиу приближаться опасно.
— Сиу — разбойники, и они живут среди снегов. Отчего ты говоришь о таком далеком народе, когда мы в стране поуни?
— Если этой страной владеют поуни, то белые имеют здесь те же права; что и красные.
— Неужели бледнолицые еще не достаточно наворовали у красных, что вы пришли так далеко с этой ложью? Я сказал, что эта земля принадлежит моему племени, и оно одно имеет право охотиться здесь.
— Я имею такое же право быть здесь, — возразил Траппер с непоколебимым хладнокровием; — я не говорю всего, что мог бы сказать — лучше помолчать. Поуни и белые — братья, но ни один сиу не смеет показаться в стране волков.
— Дакоты [5] — люди! — гордо крикнул дикарь; гнев заставил его забыть свою роль волка-поуни и он употребил название, которым наиболее гордится его племя. — Дакоты ничего не боятся! Говорите: что вас завело так далеко от жилищ белых людей?
— Я присутствовал на многих собраниях и там, где восходит солнце, и там, где оно заходит, и всегда слушал только мудрецов. Пусть придут ваши вожди, и рот мой не будет закрыт.
— Я великий вождь, — сказал дикарь, принимая вид оскорбленного достоинства. — Уюча — воин, имя которого часто упоминается. Слова его внушают доверие.
5
Одно и то же племя называется у автора сиу, дакоты и тетоны.