Преследование праведного грешника
Шрифт:
— Пора, пора, на сей раз пора, — бубнил он себе под нос.
Саманта поставила на сушилку последнюю кастрюльку и вытащила затычку из стока раковины. Продолжая наблюдать за процессом сбора бутылок, она вытерла руки о передник. Никогда еще со времени ее приезда в Дербишир дядя Джереми не выглядел таким старым. И дрожь, сотрясавшая все его тело, невольно усиливала общее впечатление надвигающейся серьезной болезни.
Она сказала:
— Дядя Джереми, вам плохо? Что случилось?
— Пора кончать с этим, — ответил он. — К черту все это дьявольское зелье. Сначала искушает сладостным забытьём, а потом отправляет прямо в преисподнюю.
Он начал покрываться потом, и в слабом кухонном освещении его лицо заблестело, словно смазанный маслом лимон. Плохо слушающимися руками он взгромоздил корзину на стол рядом с сушилкой и вытащил первую бутылку. «Бомбейский сапфир», его любимый напиток. Отвинтив пробку, Джереми опрокинул бутылку в раковину. Запах джина разнесся по кухне, точно вытекающий из трубы газ.
Когда бутылка опустела, он разбил ее о край раковины.
— Никогда больше не возьму в рот эту отраву, — заявил он. — Клянусь. Больше ни глотка.
Потом он заплакал. Он стонал, извергая сухие горькие рыдания, которые сотрясали его тело сильнее, чем отсутствие алкоголя в его крови.
— Мне не справиться с ними одному.
Саманта сочувствовала ему всем сердцем.
— Ох, дядя Джереми. Погодите. Давайте я помогу. Правда. Подержать корзину? Или, если хотите, я могу открывать бутылки.
Она извлекла одну бутылку — на сей раз попался «Бифитер» — и передала ее дяде.
— Это убьет меня, — стонал он. — А может, уже почти прикончило. Посмотри на меня. Только посмотри.
Он протянул к ней руки, показывая то, что она и так видела: сильную дрожь. Он схватил «Бифитер» и разбил бутылку о бортик раковины, даже не опустошив ее. Брызги джина разлетелись в разные стороны. Джереми схватил очередной сосуд.
— Мерзкий змий, — рыдал он. — Уволок уже троих, но ему все мало. Нет. Нет. Он не успокоится, пока не заберет всех до единого.
Саманта не знала точно, о чем он говорит. Вероятно, о жене и детях. Сестра, брат и мать Джулиана уже давно покинули поместье, но она не верила, что Джулиан сможет бросить отца.
— Джулиан любит вас, дядя Джереми. Он вас не оставит. Больше всего на свете ему хочется помочь вам. Вы же понимаете, что он всеми силами старается возродить поместье, — говорила она, видя, как Джереми опустошил в раковину очередную поллитровку джина.
— Он чудесный мальчик. Всегда таким был. И я не хочу, не хочу, не хочу. Больше не хочу.
Содержимое очередной бутылки последовало за своими предшественниками.
— Он пашет как вол, стараясь привести наше имение в божеский вид, а его пьяница отец продолжает пропивать все, что может. Но нет. Больше ни глотка.
Кухонная раковина быстро заполнялась битым стеклом и пустыми бутылками, но Саманта не обращала на это внимания. Она знала, что муки перерождения ее дяди гораздо важнее пары килограммов битого стекла.
— Вы решили отказаться от выпивки, дядя Джереми? Вы серьезно решили отказаться от выпивки?
Она сомневалась в его искренности, однако бутылка за бутылкой неуклонно следовали по проложенному «Бомбейским сапфиром» пути. Покончив со всеми запасами, Джереми склонился над раковиной и начал молиться с таким серьезным и торжественным видом, что у Саманты исчезли все сомнения.
Он поклялся жизнью своих детей и будущих внуков, что в рот больше не возьмет спиртного. Он не станет, твердил он, рекламой пороков и болезней пожизненного алкоголика. Здесь и сейчас он расстанется с бутылкой и никогда не вернется к ней. Он обязан сделать это если не ради себя, то ради сына, чья любовь удерживает его здесь, в развалившемся родовом гнезде, хотя он мог бы давно уехать и жить в любом другом месте достойной, полнокровной и обеспеченной жизнью.
— Если бы не мое пьянство, он мог бы уже жениться. Жена. Дети. Настоящая жизнь. Я лишил его всего. Я лично сделал это. Собственной персоной.
— Дядя Джереми, вы не должны так думать. Джули любит вас. Он понимает, насколько важен для вас Бротон-мэнор, и ему хочется, чтобы он вновь стал нормальным домом. И вообще, ему еще даже нет тридцати. Впереди у него большая жизнь, успеет еще обзавестись семьей.
— Жизнь проходит мимо него, — возразил Джереми. — Он ничего не добьется, пока будет бороться за эти развалины. И он возненавидит меня, когда опомнится и осознает это.
— Но ведь это и есть жизнь. — Саманта ободряюще положила руку на дядино плечо. — Все наши повседневные дела здесь, в поместье, — это и есть настоящая жизнь, дядя Джереми.
Он выпрямился, нашарил дрожащей рукой карман, достал аккуратно сложенный носовой платок и, с трубным звуком высморкавшись в него, повернулся к ней. Бедняга, подумала она. Когда он последний раз плакал? И почему это мужчины так смущаются, если их сдержанные чувства вдруг прорываются наружу?
— Я вновь хочу приобщиться, — сказал Джереми.
— К чему?
— Да к жизни же. Я хочу жить, Сэмми. А это… — Он махнул рукой на раковину. — Это отказ от всего живого. Что уж тут говорить.
Странно, подумала Саманта. Его голос вдруг обрел такую силу, словно между ним и его надеждой на трезвую жизнь не было никаких преград. И ей вдруг ужасно захотелось, чтобы осуществились его желания, захотелось устроить ему счастливую, радостную жизнь в окружении любимых внуков. Она даже мысленно увидела их, этих очаровательных, еще не зачатых малышей.
— Я так рада, дядя Джереми. Невероятно рада и счастлива. И Джулиан… Джули тоже будет в восторге. Он хочет помочь вам. Я знаю, он хочет.