Преступники и преступления. Законы преступного мира. 100 дней в СИЗО
Шрифт:
После пышных похорон Пивень Петр Петрович, как и ожидалось, был утвержден заведующим кафедрой со всеми вытекающими для него заманчивыми последствиями.
Высокий ранг и широкие возможности взбодрили его и подтолкнули к новым битвам за почести и наслаждения. Первую атаку без промедления он провел на интимном фронте. Ее стратегической задачей стали кадровые перестановки. Он решил заменить тридцатипятилетнюю Аллу Гоцкую двадцатидвухлетней Олечкой Битой, студенткой пятого курса, метящую в аспирантки и признающую допустимыми все средства,
Но Аллочка заартачилась. Уговоры, просьбы и разъяснения Пивня о необходимости порвать отношения и удалиться из квартиры только разжигали в ней ревность и неуступчивость.
— Ну хочешь, я выложу тебе тысячу долларов! — однажды с жару выпалил раздраженный Петр Петрович.
— Не хочу.
— Чего же ты хочешь?
— Квартиру.
— Но я же снял ее по договору на три года. Через десять месяцев ее все равно у тебя не будет!
— И тебя не будет! — отрезала Гоцкая, имея на то довольно веские основания.
Замысел покинутой женщины был крут и коварен. Убедившись, что любовника не вернуть ибо не выдержать конкуренции с молоденькими и смелыми девушками, решилась на крайнюю меру. Зарезать его или задушить. На эту мысль ее подтолкнул как нельзя более кстати подвернувшийся Николай Чибись. Бывший одноклассник Аллы, а ныне — отбывший свой второй срок в колонии строгого режима за злостное хулиганство. Фигура весьма колоритная, довольно известная в уголовном мире своим неподчинением воровским традициям и необузданной яростью по отношению к окружающим. Одних только драк с сотрудниками милиции и пенитенциарной системы у него насчитывалось более десятка, а с сокамерниками — не счесть. Он с одинаковой злобой бил своих и чужих.
Как-то из колонии-поселения, где Чибись «доматывал» свой срок, сбежали два колониста. В этот день он за рулем потрепанного «газона» возвращался в зону из города с капитаном внутренней службы Балапко. Свернули с дороги, экономя бензин, и ехали напрямик пустым ноябрьским полем. Под одной копной сена неожиданно для себя вспугнули злосчастных беглецов.
— А, босяки, вот вы где! — заорал Чибись и резко крутанул баранку в их сторону.
— Стой, задавишь! — вскрикнул Балапко.
— Задавлю! — злорадно зашипел сквозь зубы Чибись и добавил газу.
Капитан, как мог, удерживал непонятно чем разъяренного водителя, но тщетно. Пока тот одного не раздавил, а другого не сбил в канаву с болотной жижей, не успокоился.
— Ну, ты и зверь, — мычал Балапко, задыхаясь от негодования.
— А я кого хошь могу лишить жизни, — по-волчьи оскалясь, соглашался Чибись.
Один их беглецов все-таки выжил и вернулся со временем в родную колонию. Первым его встретил моторизованный палач и, криво ухмыляясь, без всякого сочувствия продолжал измываться:
— Смотри-ка, выжил, бродяга. Ну, как я тебя боднул? Здорово? Правда?..
И по выходе на свободу Чибись продолжал свое злобное противостояние всем и каждому. Однажды к нему подкатили два авторитета из местных уголовников и предложили внести свою долю в «общак», своего рода кассу взаимопомощи для мелких и крупных рецидивистов. Он наотрез отказался. Тогда ему предложили материальную
Страдающей от ревности и одиночества Гоцкой ничего не оставалось, как уступить навязчивым домогательствам грозного одноклассника. Хотя это и было для нее совсем не просто. После изысканно вежливого и слабосильного Пивня грубость и мощь Николая подавляли ее и как женщину и как личность. Приходилось уступать, терпеть выходки нового любовника, неся определенные душевные издержки.
Чибись с детства увлекался Аллой, а сейчас почувствовал своей собственностью, бережно охраняя ее интимную неприкосновенность от возможных и даже призрачных поклонников. Обычно заваливался под вечер с бутылкой водки, буханкой хлеба и рыбными консервами. В лучшем случае — с палкой колбасы. Вместе ужинали, хмелели, занимались любовью.
Гоцкая не капризничала и не кокетничала, терпеливо и безропотно несла свой крест от одного похмелья к другому. Особо утомляли ее требования диковатого ухажера театрализованных эротических представлений.
— А теперь, кошечка, разденься и потанцуй, — обычно настаивал Николай, разваливаясь на диване, — я столько лет ждал таких сцен.
Алла поначалу возмущалась, но вскоре свыклась и временами даже чувствовала бурную радость от совокупления с грубым и нахрапистым мужиком. Постепенно, правильно дозируя удовольствия с платой за них, приобрела неограниченную власть над новым любовником, вертела им как хотела. Начала с мелких, чисто имущественно-продовольственных поручений, а закончила договором о ликвидации доцента.
— Если его не уберешь, нам вместе не жить, — категорично заявила своему сожителю.
— Понимаешь, — опешил жених, — мне проще убить в драке, а так просто не хочется. Идти на «мокрое» дело от такой жизни? Ты что, с ума сошла?
— «Дела» не будет. Я все продумала. Вот мой план…
В один из зимних, морозных дней Алла позвонила в университет Петру Петровичу и томным, ласковым, не знающим отказов голосом предложила встретиться:
— Я так соскучилась за тобой, за твоим лицом и руками, забыла запах твоей кожи и волос. Не могу без тебя ни жить, ни спать.
— Приду, — тут же растаял Пивень.
Привыкший ко всеобщему уважению и услужливости со стороны прекрасного пола, подвоха не усмотрел. На этот раз не сработала его интуиция. Женщины будили в нем только безрассудную страсть и похотливость.
Позвонил домой, предупредил, что задержится. Сообщил, что намечается небольшой сабантуй по случаю дня рождения одного из преподавателей. И к сумеркам был уже в квартире Гоцкой.
Алла встретила его в легком ярко-красном халатике, застегнутом только на одну пуговицу, к тому же, выше пояса. Она порхала по квартире, превращая полы халата в широко расставленные крылья, обнажая стройные ножки и другие свои заманчивые, неотразимые прелести. При этом не уставала ворковать: