Превращение

Усачева Елена Александровна

У вампиров весьма специфическое представление о спасении. Для них единственная форма жизни — быть вампиром. Я была с ним не согласна. Как прошло превращение Макса, я знаю только по рассказам. Его мать, сильный берлинский Смотритель, погибла, защищая сына. Поняв это, Макс шагнул из окна, но не умер. Рядом оказался Лео. Макс так же спас Маринку. Она сильно болела, была при смерти, и он сделал ее вампиром, спасая и от болезни, и от смерти.

— Вечно все делают за меня, — прошептал Макс.

— Неправда! — Терять мне уже было нечего. Я откинула одеяло и придвинулась к любимому. —

Ты не видишь то, что делаешь сам. Наша с тобой любовь не зависит ни от чьего желания или решения.

Моей щеки коснулись осторожные прохладные губы.

— Я все время жду какого-то подвоха, — прошептал Макс мне на ухо. — Как будто время готовит нам страшную западню. То его много, а то вдруг становится мало. Мы ведь не торопимся в принятии решений?

— Торопимся? — Я чуть отстранилась, чтобы лучше его рассмотреть, но Макс прижал меня к себе.

— В жизни главное — не торопиться. Знаешь, что сгубило Ромео и Джульетту? — Ссора родителей.

— Нет, они просто поторопились. Очень хотели получить все сразу, спешили избежать трудностей. Время сыграло с ними злую шутку.

Поторопились? Я вспомнила наш с Максом бесконечный бег. Если кто здесь и торопится, то наши преследователи, не мы.

Я поерзала, удобней устраиваясь рядом с любимым.

— Не думаю, что мы спешим. Ты немец. Ты спешить не умеешь. Ромео был итальянцем, а они по жизни бешеные.

— «Две равноуважаемых семьи в Вероне, где встречают нас события, ведут междоусобные бои и не хотят унять кровопролития…» — прикрыв глаза, процитировал Макс Шекспира. — Верона стоит на реке Адидже. Река впадает в Адриатическое море… — Он приподнялся на локте. — Ты права. Знаешь, я впервые не жалею, что шагнул в окно. Это был самый удачный поступок в моей жизни. Который привел меня к тебе.

От поцелуя привычно закружилась голова, и стало неважно, что было и что будет. Холод, комната, старая кровать — все уплыло вдаль и дало два прощальных свистка.

Я открыла глаза, на секунду забыв, где нахожусь. Рядом был только Макс и…

Вдруг вспомнила.

— Дракон! — зашептала я, выбираясь на край кровати.

— Он давно ушел.

Я непонимающе посмотрела на соседнюю кровать. Одеяло свесилось, подушка закинута в ноги. Куда делся Сторожев? Ах да! Сбежал еще в самом начале нашего разговора. Как только мы с Максом начали устраиваться на кровати, недовольно закхмекал, засопел, демонстративно долго искал свои унты и, забрав куртку, ушел на кухню. Там было теплее. И еще там была Маринка. Спокойной ночи, Дима! Приятных кошмаров!

— А мне никогда не хотелось сбежать, — призналась я, вновь устраиваясь на подушке.

— Так бывает, когда не знаешь, куда можешь прийти.

— А ты знаешь?

— Теперь — знаю. Я не могу предсказать, что будет конкретно, но как может быть, представляю.

— Все будет хорошо?

— Если мы будем вместе, то — да.

Я хмыкнула. Его бровь дернулась, пытаясь изобразить удивление, и я засмеялась в ответ. Будет хорошо? Возможно. Я же уверена только в том, что соскучиться нам точно не дадут. И первое января тому подтверждение. После такого начала года оставшиеся дни мы обречены провести в бегах.

— А что было

потом? После того как Лео превратил тебя в вампира?

Макс лежал на спине, глядя в потолок.

Вспоминал? На быстром режиме просматривал хронику минувших дней? Придумывал подходящий ответ?

— Я учился жить заново.

Из Макса мог получиться замечательный партизан. Он никогда не отвечает на вопросы.

Я недовольно поджала губы. Любимый скосил на меня глаза.

— Лео протащил меня по всем странам Европы. Я бесился, он все терпеливо сносил. Мне было тяжело примириться с тем, что наш мир подчинен правилам. Например, восходам и заходам солнца, смене времен года, циклу человеческой жизни.

— И ты смирился?

— Как видишь, — усмехнулся Макс. — Тебе же Лео рассказывал, что я не принимал участия во Второй мировой войне. Можно было проявлять чудеса героизма и спасать людей, как сам Лео. Можно было бродить по фронтам, пристраиваться к госпиталям, чтобы все время быть сытым, как поступала наша милая подруга Катрин. И это было бы по правилам. Я же соблюдать эти правила не хотел.

— Что же ты делал?

— Жил, читал книги, наблюдал восходы и закаты. В исторических архивах сохранилась информация о деревнях, которых не коснулась война. Их просто не замечали. Это были исключения из правил, жизнь не по законам.

— А разбитое окно как раз подходящее исключение из правил? — жалобно прошептала я. Оказаться во время войны в деревне, в сторону которой не полетело ни одной пули, наверное, замечательно, а жить в постоянном холоде уже не тек здорово.

— Да, с окном получилось не очень хорошо, — Макс встал, оставив после себя холодную пустоту, — Но я придумал, как тебя согреть.

— Холодно, — пожаловалась я, намекая на то, что ему не мешало бы вернуться.

— Сейчас приду.

На прощание он накрыл меня своим пальто. Я сильнее закопалась в одеяла, поджала ноги, в слабой надежде, что смогу создать себе островок относительного тепла. Долгие мгновения ждала, что согреюсь, но тело с моим ожиданием не согласилось. Меня стала бить легкая дрожь. Я клацнула зубами и заставила себя замереть. Дрожь осталась. Шла она почему-то не изнутри, а сверху. И не от меня, а от одеяла.

Кажется, я схожу с ума.

Дрожь от плеча скатилась к шее, ударила по носу. В панике я сбросила одеяла и села. Передо мной вибрировал телефон. Видимо, выпал из пальто. Я так укуталась в одеяла, что карман оказался наклоненным, и заработавшая трубка легко из него выскользнула. Мобильный лежал экраном вниз и, как настойчивая муха бьется головой о прозрачное стекло, стучался об угол подушки. Макс его почему-то не слышал, хотя его дрожание и противный вибрирующий «з-з-з» оглушал.

Надо было позвать Макса, но моя рука помимо воли потянулась к трубке и перевернула ее. Знакомый смартфон, небольшая плоская черная коробочка. На светлом экране что-то написано, судя по всему, на немецком, а снизу бежала строчка номера. Я успела ухватить только последние цифры: двадцать шесть — восемьдесят. Номер выскользнул снова. «Плюс тридцать три, шестьсот одиннадцать…»