Презумпция любви
Шрифт:
Диван тоже проснулся, недоуменно смотрел, как Малышев, в трусах и майке, шагает к двери, а потом побежал следом, обнял кореша за плечи, торопливо забормотал:
— Санек, ты чё? Кончай придуриваться, ты увидишь ее, скоро увидишь, но не сейчас. Не в трусах же…
Малышев оттолкнул его, тряхнул головой, увидел, что стоит в темной палате у двери, мрачно усмехнулся и вернулся в койку.
— Гони ты этого козла, Малыш, — сказал Ильяс, тоже проснулся. — Если будешь думать плохо о ней — свихнешься.
— Сам ты козел! — крикнул Диван.
— Погоди, выйдем — я из тебя настоящий диван сделаю!
— Заткнитесь, — сказал Малышев, скрипнув зубами.
Вытянулся на скрипучей железной кровати, закрыл глаза. Он видел ее, видел во сне, но сейчас никак не мог представить себе свою Светланку. Как будто хочет включить телевизор, а тот сломался.
Глава 22
Она открыла глаза и ужаснулась — чужая комната, чужой диван, лежит на нем, укрытая одеялом, голова на подушке, но простыни нет… Боже правый, где это она?
И тут же вспомнила — квартира Малышева, ужин, водка, горькое осознание несуразной глупости, которую она совершила, слезы, снова водка… Хоть и закусывала, а все равно быстро опьянела, весь день на нервах, а вечером оказалось, что сбылись ее самые худшие предположения. И лежала сейчас, в юбке и колготках, на чужом диване… Да оно и хорошо, что в юбке и колготках…
Ну и что теперь делать? Уйти потихоньку домой? Но это будет совсем уж позорное бегство. Она торопливо ощупала себя — все в порядке. Этот Малышев очень порядочный мужчина, не воспользовался ее временной слабостью, отвел в комнату сына, уложил на диван, укрыл одеялом…
Да она и не сомневалась в этом. Потому, наверное, и расслабилась впервые за последние десять лет, позволила себе то, чего даже в своей комнате, одна, не могла позволить.
Он не только порядочный, но еще и умный, заботливый, да и симпатичный мужчина. Пьет, правда, много, но после того, что ему довелось пережить, кто же упрекнет его в этом? Упрекать, презирать легко, попробуй сам выдержать такой удар! Вот так, да, именно так.
Интересно, а как он относится к ней на самом деле? Кажется, говорил, что очень волновался после покушения, да, точно говорил. И они… были уже на ты, она называла его Володей… А он ее — Любой.
Только Хлопов мог позволить себе такое, а больше никто. Но черт побери, приятно было слышать, когда тебе говорит симпатичный мужчина просто Люба.
А что же дальше-то делать? Днем — ясно, а сейчас, ночью, или дело к утру идет? Лежать как дура на чужом диване и ждать рассвета, чтобы уйти достойно, или… Она мысленно обратилась к покойному мужу: «Игорь, тебя давно уже нет, а я устала от одиночества. Жизнь-то проходит, а что я вижу? Преступники, бандиты, говнюки всякие. Вернешься домой — а там Светка, которая и поговорить с матерью не желает… Я, конечно, виновата перед ней, я исправлюсь, ну а сейчас? Тебя же нет, Игорь…»
И показалось, что Игорь ответил ей. Он сказал, что был жестким и резким, а она — мягкой и ласковой красавицей, поэтому у них была прекрасная семья. А теперь она стала жесткой и резкой генеральшей, а мужик… не мягкий, но добрый и заботливый, интеллигентный — именно такой ей и нужен. Он с иронией отнесется к ее жесткости, промолчит, услышав резкое суждение, и она сама поймет, что была не права. Игорь не возражал против того, чтобы она жила с этим мужчиной.
Это была не мистика. Она нередко говорила с покойным мужем о мужчинах, которые появлялись в ее жизни. Игорь всегда был против. То ли и вправду покойный муж подсказывал, то ли она сама чисто психологически просчитывала варианты, но, думая, что говорит с покойным мужем, она понимала — с этим мужчиной ей не светит семейное счастье. Что бы там ни было, но как-то Игорь помогал ей. Никогда бы не осмелилась сказать об этом вслух, но в глубине души верила — помогал.
И вот теперь он одобрял ее решение. Осталось только решиться… А если Малышев не поймет ее? Это мягко сказано — не поймет. Что тогда?
Да то, что было, и останется.
И тут впервые за много лет она вдруг подумала, что выглядит, мягко говоря, непрезентабельно. По-русски — неподарочно. Костюм помятый, лицо, наверное, тоже, зубы на ночь не чистила, значит, перегаром несет… Не помылась вечером… Хоть бы духи какие были в сумочке, так духов она не признавала, считала, что главное — чистота тела. Теперь вот ни чистоты, ни духов… Что поделаешь?
Она встала с дивана, пошла в соседнюю комнату, благо квартира была такая же, как и ее, ориентировалась в темноте довольно уверенно. Вошла, подошла к дивану, на котором спал Малышев, остановилась. Глаза немного привыкли к темноте, она видела его спокойное лицо, слышала его мерное дыхание и… не знала, что делать. Тронула за плечо. Малышев открыл глаза:
— Люба? Ты нормально себя чувствуешь?
— Да, Володя. — Она присела на кровать, положила руку ему на грудь. — Я проснулась и подумала…
Он торопливо вскочил, сел на постели, а она испуганно отдернула руку.
— Может, чего-то надо, Люба?
— Я просто пришла к тебе.
— Зачем?
— Ты идиот, Володя! — раздраженно сказала она. — Зачем женщина приходит к мужчине?! Все, хватит, я ухожу домой!
Она решительно встала с дивана.
— Нет-нет-нет, Люба! — сказал Малышев, успел схватить ее за руку и усадить на диван.
— Да что — нет? Я подумала, что между нами… Извини, ошиблась.
— Нет, ты не ошиблась, просто… Ну пожалуйста, пойми меня, я… все же это не так просто, понимаешь. Я не мог даже надеяться.
— Что же ты за мужик, Володя? Мне что, самой все нужно решать, да?
— Это говорит генерал в юбке, — с улыбкой сказал Малышев. — Товарищ генерал, иди ты к черту! А женщина пусть останется, она красивая и очень мне нравится.
Он притянул к себе Воронину, прижался губами к ее губам. Они были сухими и жесткими. Но Малышев так неистово целовал их, что вдруг эти губы расцвели красивым страстным цветком, настолько страстным, что он даже удивился. А тело генеральши под серым костюмом — юбка помята, жакет тоже — вдруг превратилось в красивое женское тело, отзывчивое на ласки, гибкое и чуткое к любому прикосновению, страстно изгибающееся. К черту эту юбку, этот жакет… Она тоже так думала.