Презумпция любви
Шрифт:
— А что это значит? — неожиданно для себя спросил Горка и густо покраснел.
— Ну, вроде нашего «ура». Так, поварёнок, японцы в боевом раже орали. Я не обижался. Мне мое прозвище даже нравилось. А Коську «Котом» позволялось называть только мне. Да, полковник?
— Да меня так только ты и называл!
После обеда Лавров и Васич перешли в гостиную, а Горка устроился на полу в колыбельке и принялся строить из Лего что- то вроде Ходячего Замка. Разговор за дверью велся неинтересный — о каком- то песко- бетоне, фундаменте, неправильных чертежах и хозяине дачи, «которого душит жаба». И Горка вскоре перестал прислушиваться и опять стал думать о том, что хорошо, если бы Васич забрал его с собой туда, где никто никому не станет объяснять, что он сын «бедной
Когда из военного городка Горка попал в больницу, там проходили практику студенты из медицинского училища. Несколько девушек и один парень. Когда какой- нибудь врач с ними знакомился, то спрашивал: «Сколько вас?». Парень отвечал: «Восемь девок, один я!» И все смеялись, потому что этот студент был ниже всех, и его смешно звали девичьим именем «Аська». От «Арсения».
Как- то поздно вечером в своё дежурство Аська присел на кровать, где, обняв подушку, ничком лежал Горка.
— Послушай, пацан, — сказал он. — Я на твоём месте был и потому за свой базар отвечаю. Ты вот что, сопли не распускай и как ты там жил с мамой- папой не вспоминай. Думай только о том, что сегодня, сейчас вокруг тебя и с тобой происходит. Выдержишь, и прошлое с тобой останется и будущее не потеряешь.
— А сколько выдерживать? — спросил Горка, отрывая от подушки опухшее от слез лицо.
— Сколько надо. У каждого свой срок.
— А как я узнаю, когда мой?
— Сам поймешь.
Горка поверил Арсению сразу и безоговорочно. Позже в интернате, едва Цветана начинала фразу словами, «а помнишь, как мама…», Горка быстро отвечал «нет». И если она пыталась продолжить разговор, грубо обрывал её на полуслове. Цветана расстраивалась, а Горка злился и на неё, и на себя и бывал рад уехать на выходные пусть даже к Гнедышеву. Он даже завидовал Лесику, для которого так естественно было жить только в настоящем времени. Горка не мог бы объяснить этого словами, но принять условия нового существования, бесконечно сравнивая их с запахами, звуками и отношениями между людьми в своей прежней жизни было выше его сил. Когда в нормальной школе, в которую Цветане удалось Горку устроить, его стали называть «приютским шибзиком», он не дрался, не кричал, что он сын полковника — героя Афгана. Он молча усмехался. Его окрестили «придурочным», толкали, когда он писал, показывали на него и крутили пальцами у виска. В ответ Горка поворачивался к обидчику лицом и, не говоря ни слова, смотрел тому прямо в глаза. Этого не выдерживали и, ругаясь, отходили. Цветане Горка не жаловался. Она понимала, что в школе ему приходится нелегко, но удерживалась от расспросов. Серые глаза Игоря, так живо напоминающие Цветане нежную Милю длинными ресницами, смотрели на мир со строгим отцовским выражением, не допускающим сентиментальных вольностей. Горка, между тем, унаследовал от Николая Ивановича и способность, выделив для себя главное, сосредоточиться на нём, не поддаваясь соблазну отвлечься от этого ни по какому поводу. Он любил учиться. Ему нравилось узнавать новое. И это стало главным в его жизни.
Через полгода многое изменилось. Учителя стали говорить, что Гордиевский мальчик со способностями, но, конечно, и с отклонениями. Преподаватель русского языка и литературы заметила, что раньше таких замкнутых детей просто называли «дикими», а теперь выдумали какое- то странное слово, сразу не вспомнишь.
— Ну, отчего же, Вы же фильмы с Брюсом Уиллисом любите, — возразил учитель математики. — Говорили, что почти все пересмотрели. Вспомните «Меркурий в опасности». Там типичный мальчик- аутист, гениальный разгадыватель кодов.
— Оставьте! Тот мальчик вообще не умел общаться с другими людьми. Это совсем другое психическое отклонение, чем у Гордиевского.
— Почему же другое. Просто другая степень выраженности. Кстати, Гордиевский по моему предмету в первых учениках. Прирождённый математик.
— Но, судя по всему, в Ваших любимчиках, не ходит.
— Не ходит. Не выражает желания, если быть справедливым.
Одноклассники стали списывать у Горки домашние задания по основам алгебры, которые ввели в их 5 классе в виде эксперимента. Про «шибзика» вспоминали всё реже. Появился приятель Сева со шрамом на верхней губе после пластической операции. Когда в очередной раз классный авторитет Филя стал размахивать перед Севой морковкой и называть Зайцем, Горка прижал его к стене и тихо сказал: «Не смей!». Это так поразило парня, которому никто не осмеливался давать сдачи, что он на какое- то время оторопел. Нескольких минут его растерянности хватило, чтобы он утратил славу вожака.
За три года жизни в интернате Горка сорвался только однажды. Не просто плакал до соплей, а катался по полу, зажимая уши ладонями. И все потому, что за стеной радио запело «Колыбельную» Блантера маминым голосом
Когда Горка очнулся от своих мыслей, он обнаружил, что в гостиной стало тихо. Лавров с приятелем перешли в другую комнату. Горка вздохнул, разрушил Замок и стал строить заправочную станцию, описанную в инструкции.
— Слушай, — говорил в это время Лавров Васичу, поудобней устраивая на кровати свою больную ногу. — Сказки твои о том, что ты случайно появился здесь со своими карпиками или как там их, — это для мальчика в самый раз. А я тебя, дипломат дерьмовый, знаю с тех самых пор, как ты сопли рукавом вытирал, и мой дед, Калина Миныч, подарил тебе первый в твоей жизни носовой платок. Давай начистоту, тебя Рудька в качестве первой психологической помощи пригласил? Так?
— Ну, дерьмовый — это скорее о тебе. Потому что это ты, Кот, штаны свои новомодные не смог в первом классе во- время расстегнуть, и мой батька, Василий Лукич, самолично срезал секатором ту лямочку, что застряла в молнии.
— Ладно, — примирительно сказал Лавров. — Будем считать, что верительными грамотами обменялись. Но я не знал, Банзай, что у вас с Рудольфом «водяное перемирие» из- за меня.
— Да ни при чем тут он. У меня работничек один заболел, так я сам доктору позвонил. Совет получил и заодно о тебе узнал.
— А приехал зачем? Ты же неделю назад говорил, что будешь сидеть в Конаково безвыездно до конца лета.
— Ну, хорошо. Узнал я от Рудольфа, что ты в очередную историю вляпался, и, прямо скажу, в данной ситуации мне не тебя, а его жалко. Он что — старик- Хоттабыч? «Тох- тибидох» и ты без проблем повезешь чужого ребенка через границу сопредельного государства? Да ты, если эту проблему раздуешь, так и в свой режимный город не вернешься. Мало тебе было административных неприятностей с твоей певицей, которая всяких «Кармен» изображает?!
— То же мне ценитель! — насмешливо сказал Константин. — Кармен меццо- сопрано исполняет. Совсем другой голос!
– Ну, положим, у твоей иностранной дамы проблема была не с голосом, а с нарушением паспортного режима. Так что нечего тебе из- за моей вокальной дремучести в бутылку лезть.
— Когда это было! И, кстати, Рудька напрасно переживал. Все обошлось.
— Зато у тебя разума не прибавилось. Ну, узнал, что с парнем случилось, вернулся бы из своего санатория и как- то бы все нормально устроил. По закону.
Какого лешего ты его от майора забрал да ещё и наобещал всего!
— Да ясно мне уже! — Лавров поджал губы и с досадой дернул головой. — Но понимаешь, Васька, когда я мальчишку увидел худющего, обритого, с болячками на губах, ну просто детский вариант солдата- первогодка, забитого «дедами», — у меня сердце зашлось. Посмотрел я на него глазами полковника Гордиевского, и одно у меня было желание — схватить его в охапку и увезти. Защитить как- то от судьбы этой сиротской.
Я Николая Ивановича знал недолго. Но после Деда — это второй человек, на которого я равнение держу. Он многих, кто младше его, «сынками» называл, так, поверишь, я ревновал. Своего- то отца я почти не помнил. Вообще, большого достоинства был человек, полковник Гордиевский. Рядом с ним я и понял то, о чем только в правильных книгах читал. Что есть на свете абсолютно честные и порядочные люди. И подневольный военный человек может не поступаться совестью, даже когда маршалА на него с пистолетом прут. Даже непонятно, как при этом он в армию попал и до полковника дослужился. Перед начальством шапку не ломал, а мальчишек- призывников опекал как нянька. Комбат- батяня — это в точку, это про него.