Презумпция виновности
Шрифт:
О балконе почему-то вспомнил только через несколько минут, когда почти решил, что каким-то образом Золотце проморгали, и уже хотел устроить тотальные репрессии.
Девушка сидела в шезлонге, свернувшись клубком и почему-то укрытая теплым одеялом. Это при том, что на улице градусов двадцать пять.
— Сонь, ты чего? — Астахов осторожно присел рядом с ней, коснувшись распущенных по плечам гладких волос.
— С тобой все в порядке? — только услышав его голос, Соня подняла голову, но к нему не повернулась, предпочтя прижаться щекой к мужскому плечу.
— Да что со мной сделается… Ты плохо себя чувствуешь?
Как-то странно она и
— Сонь, — чтобы добиться ответа, пришлось слегка тряхнуть её за плечи.
— Все хорошо, — но скорчилась ещё сильнее, разве что вытащила руки из-под пледа, крепко обхватывая Дана за пояс. — Расскажи, как все прошло.
— Нет, пока не объяснишь, что с тобой такое, — надо же столько лет прошло с тех пор, как помогал матери с Димкой, но движение, которым проверял у брата температуру, получилось на автомате. Лоб был прохладным и чуть липким. А вот щеки — влажными. — Почему ты плакала?
Хотелось уже выковырять её из этого гнезда, в котором Золотце окопалась, и нормально устроиться на кровати, но пришлось вытянуться рядом, потому что покидать насиженное место девушка не спешила.
— Я не плакала… — а сама, отбросив плед, чуть ли не обхватила его всеми конечностями. И Дан вряд ли уловил бы, что она почти незаметно проводит ладонями по его телу, словно проверяя, все ли с ним в порядке. Да нет, точно бы пропустил, если бы минуту назад не занимался тем же самым.
— У тебя что-то болит?
Отрицательное покачивание головой он не видел, но почувствовал подбородком, к которому Соня прижималась щекой. Все ещё влажной и, если включить свет, наверняка покрытой красными пятнами.
— Тогда почему ты плакала? — может, настолько испугалась? Но Золотце девочка храбрая, каким-то там придурком, вынырнувшим из прошлого, не напугаешь. Наверное.
— Плачут красиво и незаметно, а я ревела, — она фыркнула и вытерла лицо о его рубашку. — У меня был острый приступ жалости к самой себе, но уже прошел. А теперь рассказывай, как прошла ваша беседа.
Гораздо с большим интересом Дан выслушал бы, в связи с чем она так себя жалела, но ведь не скажет. Не из вредности, просто посчитает это незначительным.
— Все ещё не хорошо, но уже нормально, — врать придется, и тут никуда не денешься, потому как обрисовывать реальное положение дел он не собирался. Пусть Соня ещё не знает, что завтра уже станет мужней дамой, но он и сейчас несет за неё ответственность, так что разница невелика. Да и вообще идея с женитьбой для Дана пришла как-то вполне естественно, и отторжения не вызвала. Понятное дело, что ЗАГС он никогда не рвался, но с некоторых пор Золотце видел исключительно в роли супруги. Останется только потом убедить её, что это не хитрый ход по попытке лишить независимости, а закономерное развитие их отношений. Без скандала, скорее всего, не обойдется, а развод он ей все равно не даст, так что придется немного перетерпеть и, для верности, Сонин паспорт завтра не пачкать, ограничиться своим и свидетельством…
— Что он хотел? — девушка выползла пониже, стряхнув плед на пол.
— Увидеть тебя.
Если быть совсем въедливым, то это правда.
— Зачем?
— Вот этого он не рассказал, — не вставая, Дан стянул пиджак и отправил к пледу. Так и лежать удобнее, и Соне проще расстегнуть его рубашку. Правда, делала она это осознанно или просто потому, что руки тянулись по привычке, непонятно, но это и не главное.
— Знаешь, я даже не ожидала,
— Это нормально, просто ты же никому не рассказывала? — она отрицательно качнула головой. — Вот видишь… Нельзя такую дрянь хранить в себе.
Софья поджала губы и недовольно засопела, но уже через несколько секунд, страдальчески вздохнув, заговорила. Правда, так тихо, что приходилось напрягать слух.
— Он надо мной не издевался, но не упускал случая показать, что бывает с теми, кто его обманывает. Например, со мной работал парень Никита, ему было лет двадцать пять. Так вот, он начал мухлевать и договорился с одним знакомым, что они будут играть в паре. Ник якобы случайно проигрывал этому знакомому, деньги потом делили пополам. Марат об этом узнал. Что стало со вторым, я не знаю, больше о нем не слышала, а Никите сломали обе ноги. Но руки и голову не тронули — ими он зарабатывал, а ноги, вроде как, и не нужны… — зябко передернувшись, Соня придвинулась ещё ближе, почти заползая ему под рубашку. Дан, стараясь не спугнуть, медленно и осторожно потянулся за пледом, чувствуя, что Золотце заколотило от нервной дрожи.
— Ты видела, как его били? — от укутавшей обнаженные плечи ткани уютнее ей не стало. Но тут нервное, так что и теплое одеяло вряд ли поможет.
— Пришлось. Марат собрал всех, кто на него работал и заставил нас смотреть, — девушка постаралась незаметно сглотнуть. Вообще-то ей тогда тоже досталось — Соня получила урок, которого хватило, чтобы стараться демонстрировать полную покорность. Первые пару лет ей иногда это снилось — и яркий свет люминесцентных ламп, и крик парня, которому медленно и методично ломали кости. Страшнее всего было от того, что происходит все в центре города белым днем. Раньше она всегда думала, что такой кошмар возможен только в какой-то темной подворотне, ан нет… Но основной ассоциацией был привкус крови из разбитой губы, появившийся после того, как Марат ударил её по лицу. Ему не понравилось, что девочка тайком жмурилась, не желая смотреть на то, как издеваются над человеком. Правда, больше он на неё руку никогда не поднимал. — Это было страшно…
Дан знал. Не то, чтобы сам практиковал такие развлечения, но в его окружении в подобном запугивании не видели ничего необычного или из ряда вон выходящего. Хотя для ребенка, каким была Соня, это, конечно, шок.
— Ты тогда и решила убежать? — как её успокоить, все не придумывалось. Не укачивать же, как маленькую. Зато можно потихоньку гладить по спине, забираясь под домашний топик, сбившийся к лопаткам, пока она ерзала, устраиваясь.
— Нет, тогда я слишком испугалась. Но когда через год из четверых, с которыми начинала, бесследно не пропал только тот самый Никита — он и передвигался после всего с трудом, поняла, что дальше тянуть нельзя.
Соня не стала упоминать, что больше всего её напугал задумчивый взгляд Марата, который она как-то поймала на себе. Не то, чтобы за те полтора года она совсем уж расцвела, но и на дистрофичного ребенка уже не походила. Тонкие черты лица в сочетании с длинными темными волосами и хрупкой фигурой делали её похожей на фарфоровую куколку. Пусть не особо красивую, но запоминающуюся. Вот девушка и не стала ждать собственного "повышения" до проститутки — не нужно искать более красивое и звучное название — и сбежала, прихватив то, что считала своим.