При свете луны
Шрифт:
– Торт с кокосовой стружкой.
– А кроме того, в мешочке с бритвенными принадлежностями у меня конверт с пятью сотнями баксов, и других денег, кроме тех, что лежат в моем бумажнике, у нас нет. – Он подсунул руку под подбородок Шепа, поднял его голову. – Шеп, ты должен сделать это для меня.
Шеп закрыл глаза.
– Нельзя мочиться на публике.
– Я не прошу тебя мочиться, Шеп. Просто сложи нас в наш номер. Сейчас. Прямо сейчас, Шеп.
– Никаких «Золотых рыбок», никакого пи-пи, никакого складывания.
– Сейчас это правило неприменимо, дружище. Мы не на публике.
Шепа такой
– Никаких «Золотых рыбок», никакого пи-пи, никакого складывания.
– Послушай, ты видел много фильмов, ты знаешь, кто такие плохиши.
– Мочатся на публике.
– Есть еще худшие плохиши. Плохиши с оружием. Убийцы, как в фильмах. И вот такие плохиши ищут нас, Шеп.
– Ганнибал Лектер.
– Я не знаю. Может, они такие же, как он. Я не знаю. Но если ты мне не поможешь, если не сложишь нас, как я прошу, будь уверен, прольется много крови.
Глаза Шепа пребывали в непрерывном движении под веками, что говорило о его волнении.
– Много крови – плохо.
– Много крови очень плохо. А крови будет много, если ты немедленно не сложишь нас в наш номер.
– Шеп испуган.
– Не бойся.
– Шеп испуган.
Усилием воли Дилан не дал себе сорваться, как сорвался на вершине холма в Калифорнии. Он же дал зарок никогда не говорить так с Шепом, что бы ни происходило. Поэтому ему не оставалось ничего другого, как просить, умолять.
– Дружище, ради бога, пожалуйста.
– Ш-шеп-п ис-с-спуг-г-ган.
Когда Дилан взглянул на свой «Таймекс», ему показалось, что секундная стрелка просто несется по циферблату.
Джилли подошла к Шепу с другой стороны.
– Сладенький, в прошлую ночь, когда ты лежал на своей кровати, я – на своей, а Дилан спал и храпел, помнишь, какой у нас состоялся разговор?
Дилан понятия не имел, о чем речь. Она не упомянула о разговоре с Шепом. И он знал, что не храпит во сне.
– Сладенький, я проснулась и услышала, как ты что-то шепчешь, помнишь? Ты сказал, что испуган. А что сказала я?
Глаза Шеперда перестали метаться под опущенными веками, но он ничего ей не ответил.
– Ты помнишь, сладенький? – Когда она обняла Шепа за плечи, он не отпрянул, даже не поежился. – Сладенький, помнишь, ты сказал: «Шеп испуган», на что я тебе ответила: «Шеп храбрый».
Дилан услышал шум в коридорчике, посмотрел на дверь. Никто ее не открыл, но народу в ресторане хватало, так что кто-то мог зайти в любой момент.
– И ты храбрый, Шеп. Ты – один из самых храбрых людей среди тех, кого я знаю. Этот мир – страшное место. И я знаю, что для тебя оно еще страшнее, чем для нас. Так много шума, так много ярких красок, так много людей, незнакомцев, которые всегда заговаривают с тобой, и так много микробов. Все не такое аккуратное, каким должно быть, нет ничего простого, такого, как тебе нравится, все фигурное, и многое отвратительно. Ты можешь собрать самый большой и сложный паззл, и ты можешь прочитать «Большие ожидания» двадцать раз, сто раз, и всегда там будет то, что ты ждешь. Но нельзя ожидать, что жизнь станет складываться, как паззл, и каждый день не может быть таким же, как предыдущий… однако ты поднимаешься каждое утро и живешь. Такое по силам только очень храбрым, сладенький. Если б я оказалась на твоем месте, если бы была такая, как ты, не думаю, что смогла бы продемонстрировать такую храбрость, Шеп. Знаю, что не смогла бы. Каждый день, прилагая столько стараний… ты такой же храбрец, как и любой герой, которых ты видел в фильмах.
Слушая Джилли, Дилан перестал озабоченно поглядывать на дверь, перестал бросать короткие взгляды на часы, понял, что лицо женщины и ее мелодичный голос завораживали больше, чем мысль о профессиональных киллерах, которые смыкали кольцо.
– Сладенький, ты должен показать себя таким храбрецом, каким я тебя знаю. Негоже тебе тревожиться из-за плохишей, негоже тревожиться из-за того, что может быть много крови, ты должен делать то, что нужно, как ты встаешь каждое утро, принимаешь душ и делаешь все, что должно быть сделано, чтобы этот мир стал аккуратным и простым, как тебе того хочется. Сладенький, ты должен быть храбрым и сложить нас обратно в наш номер.
– Шеп храбрый?
– Да, Шеп храбрый.
– Никаких «Золотых рыбок», никакого пи-пи, никакого складывания, – повторил Шеп, но глаза под опущенными веками оставались неподвижными. Отсюда следовало, что даже боязнь сделать что-то непристойное в общественном месте более не вызывает у него такой тревоги, как минуту тому назад.
– Строго говоря, складывать здесь и там на людях это не одно и то же, что мочиться на людях, сладенький. Скорее тут подходит другое сравнение – плеваться на людях. Да, культурные люди этого обычно не делают. Но если ты никогда не будешь мочиться на людях, ни при каких обстоятельствах, иногда просто приходится плеваться на людях, скажем, если тебе в рот попала мошка или комар, и в этом нет ничего зазорного. Эти плохиши – те же мошка или комар во рту, и сложить здесь и там, чтобы избежать встречи с ними, все равно что выплюнуть комара, Шеп. Сделай это, сладенький. И сделай быстро.
Шеперд вытянул руку, ухватил щепотку ничто большим и указательным пальцем.
Стоя рядом с ним, Джилли взялась левой рукой за его правую.
Шеп открыл глаза, повернул голову, чтобы встретиться с Джилли взглядом.
– Ты чувствуешь, как это?
– Сделай это, сладенький. Поторопись. Давай.
Дилан шагнул к ним вплотную, боясь отстать от них. Увидел, как по воздуху пошла рябь в том месте, где его сжимали пальцы Шепа.
Шеп вертанул материю реальности. Женский туалет сложился, исчезая, его место, раскладываясь, уже занимало что-то другое.
Глава 31
Складываясь вместе с женским туалетом, в котором он находился, Дилан запаниковал, убежденный, что Шеп перенесет их куда угодно, но только не в их номер, скажем, в какой-то другой мотель, где они останавливались два, три, десять дней тому назад, или они материализуются на высоте тысячи футов над землей, упадут и разобьются насмерть, или прямо из сортира перенесутся на дно океанской впадины, где их мгновенно раздавит гигантское давление воды, до того, как они успеют выпустить изо рта воздух. Шеперд, которого он знал двадцать лет, о котором каждодневно заботился десять последних лет, возможно, обладал всеми способностями нормального человека, да только не мог применять их по прямому назначению.