Причина времени
Шрифт:
Но где нужно поставить сам столб? Как отделить один участок или звено дороги от другого? То есть как определить последовательность столбов или смену глав в дарвиновской книге? На этот вопрос ответил Жорж Кювье, давший начало сразу трем наукам: палеонтологии, сравнительной анатомии и исторической геологии. Выступить с книгой “Рассуждение о переворотах на поверхности земного шара” его побудило несогласие с этой скучной теорией Хаттона и его последователей о медленных вековых изменениях геологических формаций, приводящих к крупным последствиям. Эта теория говорила о какой-то монотонной, циклической, бесконечной работе стихий, о накоплении по крупицам вещества данного состава и о формировании пластов, о незаметной смене их в рядах бесконечных веков. Кювье посчитал такое представление вызовом себе и он его принял. Дело в том, что он к тому времени очень хорошо изучил ископаемые остатки Парижского бассейна и они позволила ему увидеть совсем другую общую
Повсюду на суше мы видим многочисленные доказательства присутствия моря. До больших высот в горах поднимаются раковинные слои, сложенные остатками морских организмов, ныне не существующих. По мощности слоя можно заключить, что морское дно слагалось здесь долго. Затем оно отступало или дно поднималось и наступал великий мор. Моллюски вымирали. Что могло приводить к таким революциям? – только катастрофы, геологические перевороты. “Итак, жизнь не раз потрясалась на нашей земле страшными событиями. Бесчисленные живые существа становились жертвой катастроф: одни, обитатели суши, были поглощены потопами, другие, населявшие недра вод, оказывались на суше вместе с внезапно приподнятым дном моря; сами их расы навеки исчезли, оставив лишь немногие остатки, едва различимые для натуралистов”. (Кювье, 1937, с. 83).
Судьба учения Кювье неоднозначна. Те естественные причины катастроф, которые он пытался находить в современных геологических событиях, то есть работу вулканов, землетрясений, текучих вод, дождей и морозов, разрушающих горы, осыпей, береговых обрывов, наступление береговых дюн, – были недостаточны для таких гигантских событий и не глобальны, они скорее свидетельствовали в пользу медленных и постепенных изменений. Из-за слабой обоснованности его учения оно не получило большого распространения, хотя время от времени возрождалось. И даже сегодня существует международная программа “геологические катастрофы”, которая ищет причину массового и повсеместного вымирания гигантских ящеров и конец их господства и наступления эры млекопитающих 65 миллионов лет назад. Программа заставляет вспоминать о Кювье и о его идее. Правда, сегодня в поисках причин глобальных катастроф обращаются чаще уже к космическим, а не к чисто земным событиям.
Однако для нас важно, что произошедшее тогда, еще в конце первой четверти девятнадцатого века объединение стратиграфии Смита и палеонтологических работ сотрудника и последователя Кювье Александра Броньяра все же состоялось и привело к созданию биостратиграфии. Катастрофическая идеология помогла установить если не относительную продолжительность геологических эпох, то стимулировала поиски и находки временных границ периодов и более мелких подразделений. Лишь после внедрения ее стала ясна последовательность слоев.
Для нашей узкой темы о понимании в науке природы времени здесь важно вот что. Геологическая история как бы неожиданно, но как-то очень быстро наполнилась биологическим содержанием. Геологам как будто бросили якорь спасения в мешанине слоев. Биологические события примешались к геологическим, биология соединилась с геологией и отныне уж навсегда, а сама наука палеонтология через биостратиграфию стала пограничной дисциплиной. Стало расти осознание, что длительность естественной истории заключалась не в остывании раскаленной или расплавленной планеты. Астрономические явления и события отошли на второй план, а на первый вышли собственные земные события, в которых стал проглядывать определенный временной порядок, порядок становления, следования развивающихся событий.
Двойной смысл времени у Аристотеля: оно текло непрерывно и гладко и вместе с тем делилось на некие отграниченные части – таким оказалось и в механике, чаще всего неосознанно. Но теперь и в натуральной истории, которая установила время как продолжительность истории Земли, длительность геологических и параллельно биологических событий, оказалось таким же двуединым. Ясно было, что оно текло непрерывно как с астрономической, так и с геологической точки зрения, но если в космическом смысле было гладким, то в геологическом делилось на явные отрезки, на какие-то события, которые с одной стороны казались типовыми отрезками, единицами длительности, продолжительностями периодов, с другой – непохожими, неповторимыми явлениями. Если согласно Кювье животный и растительный мир менялся до неузнаваемости в прошлом, то все же эта смена шла как-то последовательно.
Огромную роль в установлении этой естественной последовательности событий сыграли эволюционные учения XIX века. Оба великих учения, сначала Ламарка, затем отменившее его теория Дарвина основывались на новом понимании времени и длительности жизни на Земле. Когда Ламарку пришла мысль об изменчивости живых форм, он живо представил себе, что для осуществления ее требуется какое-то плохо представимое, но невероятное по сравнению с человеческими мерками
Дарвин во всем расходился со своим предшественником и его эволюционная теория оказалась более обоснованной и более известной, но в данном пункте, наверное, единственном, он соглашался с Ламарком. Да, писал он, “наш разум не может охватить полного смысла, связанного с выражением “миллион лет”; он не может подвести итог и усмотреть конечный результат многочисленным незначительным изменениям, накоплявшимся в течение почти безграничного числа поколений”. (Дарвин, 1936, с. 660).
Таким образом, описательное естествознание девятнадцатого века достигло, кроме всего прочего, двух больших результатов. Во-первых, изменило статус времени. Из физического, то есть некоего абсолютного вселенского, идущего с невозмутимой точностью в каких-то безграничных мировых далях, в “коробке” универсума, безразличной к существованию Земли и к населению его, оно приблизилось к человеку. Оно обозначило вектор от классического истолкования времени по направлению к миру, близкому человеку по своим формам. Хотя бы тем, что время стало связываться с существованием жизни в течение геологической истории. Эта связь в течение всего девятнадцатого века была еще чрезвычайно слаба, но она понемногу восстанавливала или втайне культивировала до-механическое или немеханическое мировоззрение, когда мир и человек казались скрепленными божественным промыслом прочнейшей связью. С развитием естественных наук эта связь в некоторых областях наук о Земле скорее укреплялась, чем ослаблялась.
Иначе говоря, решалась судьба понятия “причина времени”. Та геологическая история, невероятная глубина которой за каких-нибудь сто лет распахнулась на глазах у нескольких поколений ученых, шла ли она в “течение времени” или сама составляла время? Относилось ли время как таковое к ней самой, ко всем событиям на поверхности Земли, шло ли оно потому, что шла геологическая история, или эта история никак не влияла на характер времени и его течение? И еще более трудный для мышления того века вопрос: непременное присутствие в самой геологической истории жизненных, палеонтологических событий – являлось ли оно закономерным строительством времени в геологическом прошлом, или попутным удобным репером, теми самыми верстовыми столбами, поставленными уже после того как проложена дорога для удобства проезжающих? Иначе говоря, биологическая эволюция, глубину которой открыли эволюционисты, являлась ли генератором времени или просто она существует во внешнем, постороннем времени? Большинство натуралистов, конечно, продолжали считать время механическим, астрономическим, космическим фоном для событий на поверхности Земли и только некоторые, как мы видели, единичные исследователи сомневались в этом, хотя глубоких доказательств и верных доводов для опровержения физического смысла времени привести не могли.
Характерно высказывание на данную тему одного из глубоких естествоиспытателей, антидарвиниста и создателя научной эмбриологии Карла Бэра. В 1860 году в речи на открытии Русского энтомологического общества с характерным названием “Какой взгляд на живую природу правильный и как применять этот взгляд к энтомологии” он говорил: “Внутренняя жизнь человека или животного может в данное пространство времени протекать скорее или медленнее, и что эта-то внутренняя жизнь есть основная мера, которою мы измеряем время при созерцании природы”. (Бэр, 1861, с. 16). Здесь слышатся отголоски, и, вероятно, неслучайно, кантовского учения о неразрывности и доопытности времени и познавательной способности человека. Бэр был одним из немногих, кто сохранял дух учения Ньютона и Канта об абсолютном времени. Большинство же в кантовские категории и в ньютоновский “абсолют” вкладывали сниженный по сравнению с их учениями усредненный, механический смысл.