Причуды многоликого эроса

Зверев Игорь

Нашим знаниям о случаях инцеста мы во многом обязаны слухам и сплетням. Так, например, весной 1794 года по Парижу распространился с быстротой молнии слух, что Максимилиан Робеспьер, французский диктатор, один из величайших преступников, находится в близких отношениях с некоей гадалкой по имени Тео. Однако враги диктатора изменили ее имя на «Теос» (греческое слово, означающее Бог), чтобы иметь возможность называть ее матерью Бога. Эта сумасшедшая мечтательница испытывала сильную любовь к диктатору. Когда плутовка Тео запуталась в какой-то темной истории и была арестована, у нее оказалось письмо, в котором она называла

Робеспьера словами «мой милый сын». Этого было достаточно, чтобы вызвать общественное негодование.

Наше развитие идет в том направлении, что внешнее принуждение постепенно уходит внутрь, и особая психическая инстанция, человеческое «сверх-Я», включает его в число своих заповедей. Каждый ребенок демонстрирует нам процесс подобного превращения, благодаря ему приобщаясь к нравственности и социальности.

Но с изумлением и тревогой мы обнаруживаем, что громадное число людей повинуется соответствующим запретам лишь под давлением внешнего принуждения, то есть только там, где нарушение запрета грозит наказанием, и только до тех пор, пока угроза реальна. В основном с фактами нравственной компромиссности людей мы сталкиваемся именно в этой сфере.

Бесконечное множество «культурных» людей, отшатнувшихся бы в ужасе от убийства или инцеста, не отказывает себе в удовлетворении своей алчности, агрессивности, своих влечений и страстей, не упускает случая навредить другим ложью, обманом, клеветой, если могут при этом остаться безнаказанными; и это продолжается на протяжении многих культурных эпох.

Почему инцест (например, связь с собственным сыном) должен быть таким уж тяжким преступлением, заведомо злейшим по сравнению с другими проявлениями человеческой эротичности? Против инцеста восстают все наши чувства. Это означает лишь то, что люди всегда ассоциируют инцест с запретом, табу, а то, что запрещено – значит, плохо, аморально, антиобщественно.

Однако то, что оскорбляет наши священнейшие чувства, среди правящих фамилий египтян и других ранних народов было распространенным обычаем, можно сказать, освященным образом действий. Фараон находил в своей сестре или дочери свою первую и высокороднейшую жену, и поздние преемники фараонов, греческие Птолемеи, подражали этому образцу. Инцест был привилегией, обычным смертным недоступной, но предоставлявшейся царям, представителям богов. Щепетильное соблюдение равенства родовитости среди нашей высшей аристократии является еще остатком той древней привилегии.

Указание на инцест, распространенный среди богов, царей и героев мифов помогает по-другому обосновать запрет на это проявление человеческого эротизма: биологическим объяснением страха инцеста, возводящим этот страх к некому темному знанию о вредности близкородственных браков.

Но предыстория навязывает нам иное объяснение. Завет экзогамии, выражением которого является страх инцеста, заключался в воле отца и был продолжением этой воли после его устранения. Отсюда следует невозможность его рационального обоснования, то есть его святость. Святое есть первоначально не что иное, как длящаяся воля праотца. Sacer означает не только «святой», «освященный», но также и нечто такое, что мы бы могли перевести как «проклятый», «отвратительный». Воля отца была не только чем-то таким, во что нельзя было вмешиваться, что надо было высоко чтить, но и таким, перед чем трепетали, потому что она требовала отказа

от влечений.

ВЕЛИКИЕ ОБ ЭРОСЕ

Любовь смиряет гордые сердца, учит высокомерных снисхождению, удовлетворяет плоть, но главное ее свойство – все возвышать и облагораживать.

Майн Рид

Эрос Эдипа является выражением греховной природы человека, символом его вины перед Богом. Некогда назначенный отцом из полноты его абсолютной власти запрет для всех сыновей, нарушающийся бессознательно, обоснован через необходимость отграничить права общины от прав индивида, права индивида от общества и права каждого друг от друга.

Как и повсюду, в общественной жизни действуют Эрос и Ананке (нужда, необходимость). Нужда и стремление к счастью – силы, побуждающие к развитию индивида и общества. Учение об эротическом вполне совместимо с традиционным учением об общественном договоре, который кладет конец борьбе всех против всех и налагает первые запреты – табу.

Род людскойИгу законов себя подчинил и стеснительным нормам...Страх наказаний с тех пор омрачает все жизни соблазны.Лукреций. «О природе вещей»

Прежде чем начать разговор о так называемой дочерней эротике, то есть о влечении дочери к собственному отцу, необходимо отметить, что исследователи этому вопросу обычно не уделяют должного внимания. Это связано с тем, что существует понятие Эдипова комплекса, которое просто переносится на сферу женской эротичности. Но по утверждению многих ученых и, в частности, австрийского психоаналитика Зигмунда Фрейда, механизм этого комплекса у женщин и у мужчин неодинаков. Если в детстве стадию Эдипова комплекса переживают все мальчики и это является одной из стадий развития их эротического «Я», то для девочки развитие подобного рода комплекса вовсе необязательно.

Одной из обратных сторон проявления эротического «Я» является чувственное влечение дочери к собственному отцу, а также влечение отца к дочери. Возникновение подобных проявлений человеческого эротизма может быть связано со своеобразной генетической памятью человечества. Дело в том, что при появлении на земле первых людей еще не существовало института семьи в том виде, в каком он существует в настоящее время. Если и были какие-то объединения, напоминавшие семью, то все они были полигамными, где четко противопоставлялись мужчина и женщина – как носители эротических чувствований различной природы. Поэтому, когда в такой семье рождалась девочка, по достижении ею определенного возраста она начинала восприниматься отцом просто как женщина, безотносительно к степени родства между ними.

Это происходило потому, что эротическая природа человека, выражавшаяся в инстинкте продолжения рода, в те времена еще главенствовала над чувством родственной привязанности. И даже более того, можно сказать, что родственная привязанность стала ощущаться человеком гораздо позже и полностью укрепилась в нравственной сфере только после того, как человечество институциализировало моногамные союзы между мужчиной и женщиной. Поэтому, поскольку отец мог проявлять эротическое влечение к своей кровной дочери, то, соответственно, и ей не были чужды подобного рода чувствования.