Приемные дети войны
Шрифт:
"Эх, Клавка! Клавка! Была бы ты мужиком, а не мокрой от слез тряпкой… Тогда и на волю можно было бы вырваться!" — думал Вася, невольно подразумевая под "волей" освобождение из "ревира", переход в обычный барак.
Но на Клаву положиться было нельзя. Вбила себе в голову, что в больнице должны лечить, и все тут! Жалуется каждый раз при обходе: "Ангина, горло болит! Когда моя мама придет?"
В дальнем конце палаты отворилась дверь, на пороге показалась медсестра Зинаида Арисова. Стараясь не шуметь, она прошла к детям, присела на краешек койки.
— Вася! — тихо сказала мальчику, чтобы
— Я-то понял.
— Добейся, чтобы поняла это и твоя малышка.
Зинаида Арисова прошла на центр комнаты и обратилась ко всем:
— Приготовиться к обходу. Сегодня обход проводит доктор Зонтаг.
Имя доктора породило в палате то ли долгий стон, то ли зубовный скрежет. Этот эсэсовец с дипломом медика исцелял от любой болезни единственным инструментом — металлической палочкой. Ею ковырял в гниющих ранах. Ею проверял прочность зубов. Все делал ею.
Монотонный гул, поднятый упоминанием о Зонтаге, не мешал Клаве допытываться у Васи, каким секретом поделилась с ним тетя Зина.
Но что сказать ей? "Не хнычь, не жалуйся"? Это бесполезно. Сколько раз пробовал — не получалось. Хнычет, жалуется: "Когда придет моя мама?" Мама! Вот оно что — мама!
С таинственным видом Вася придвинулся к девчушке.
— Хочешь правду?
— Да-да!
— Но учти, это дико между нами.
— Да-да! Рыжик, что тебе сказала тетя Зина?
— Сюда приехала твоя мама.
— Мама! Мамочка!
— Тише ты, — шикнул Вася. — Это секрет, а ты орешь.
— Я больше не буду, Рыжик. А где мама? Почему ее не пускают сюда?
— Она ждет тебя в нашем бараке.
— Тогда я уже побежала.
— Так тебя и выпустили. Сначала скажи, что ты выздоровела.
— Я скажу, Вася, скажу. Где доктор?
— Смотри не перепутай.
— Не перепутаю. Я умная, я хочу к маме.
Володя крадучись продвигался за батарейцами. Шел по своему родному Славянску с настороженностью, будто вступил на минное поле. Стоит допустить лишь одну ошибку, и она станет роковой.
От встречного огня его прикрывал броневой щит пушки. Но немцы могли ударить не только вдоль улицы. От прицельных выстрелов сбоку и сверху мальчик был не застрахован. Попробуй угадай, из какого окна внезапно лупанет "шмайсер", со второго или третьего этажа? Справа или слева? Достаточно одной длинной очереди, чтобы срезать весь расчет. И второй, чтобы положить приданное ему отделение пехотинцев, проталкивающее орудие сквозь завалы битого кирпича и бетонных обломков.
— Навались! — рычали артиллеристы.
— Еще разок!
— Не идет, проклятая!
— А ты за ступицы ее, за ступицы!
— Дернули, не жалей плеча!
— Еще раз дернули!
— Не идет!
— Чтоб тебя!..
Пушка прочно застряла. Ни с места. Сколько ни бились над ней, вымотанные до предела солдаты, она скатывалась с холма из битых камней, перегородившего, как баррикада, улицу.
— Застряли! — сказал командир расчета Газетуллин.
— Эхма! Что делать будем? — сержант Вострецов, возглавляющий группы прикрытия, вопросительно
— Воевать! А ну!.. Слушай мою команду!
Но отдать приказ не успел. Раздался хриплый лай пулемета, пули прошли наискосок от него, подняли фонтанчики снежной пыли над крошевом щебня.
Станкач бил с чердака здания, где располагалась полевая жандармерия. С чердака того самого дома, который поглотил Володину маму. Мальчик припал к орудийному лафету и дал короткую очередь по слуховому окну, из которого сыпался свинцовый дождь.
Отстранив наводчика, капитан Вербовский припал к панораме. Плавно завертелось колесико наводки. Пушка вздрогнула, выплюнула сгусток пламени. Ярким всплеском ударило по чердаку, полетели в разные стороны стропила. И крыша со скрежетом рухнула, погребая под собой вражеский пулемет.
Стремительным броском бойцы преодолели расстояние до атакуемого здания. Теперь, теснясь у фасада, они находились в мертвой зоне для засевших на верхних этажах автоматчиков. Но безопасности не было: их могли забросать гранатами. Все решали считанные секунды. Достигнув косяка входной двери, капитан Вербовский метнул в зияющую темень лимонку. Гулко грохнул взрыв, по живой плоти и стенам полоснули осколки.
Всем телом Володя ощутил вздрог двери и тотчас следом за командиром бросился внутрь каменного мешка. Плавающие в воздухе облака пыли размывали очертания предметов, таили различные неожиданности. Должно быть, и засаду. Под ноги лезли обрывки проводов, стреляные гильзы, пудреницы, отбитые головки фарфоровых пупсов и всякое, не имеющее военного значения барахло. Сквозь анфиладу комнат доносилось бормотание немецкого ручника МГ, потрескивание "шмайсеров", а с улицы — рокотание ППШ.
— Не толпиться! Рассредоточиться! Пошли! — отдавал короткие команды капитан Вербовский.
На пару с сержантом Вострецовым Володя вымахнул на второй этаж, рванул на себя дверь и очутился в центре полутемного и, по всей вероятности, длинного коридора.
— Разделимся, — сказал Вострецов. — Пойдем по обе стороны. Ты — направо. Я двину налево. И при любом подозрении шпарь очередями, от стены до стены, здесь и мышь не проскочит.
Коридор, по которому пробирался Володя, свернул в какой-то тупичок, где прочно засела кромешная темень. Ствол автомата во что-то ткнулся, и в тот же миг, чуть ли не инстинктивно, выхлестнул огненную струю. Сквозь пулевые отверстия в помещение, куда попал Володя, проникли солнечные лучи. Оказалось, что он уперся в забитое досками окно.
Осмотрелся. Небольшая комната со столом, пишущей машинкой, сбоку запертая дверь в кабинет, обитая коленкором, с металлической ручкой. Шагнув к двери, Володя уловил за ней подозрительный шорох и раскроил ее крест-накрест, чтобы лишний раз не испытывать судьбу.
Плечом вперед он влетел в просторное помещение и чуть не ослеп от света, бьющего из широких оконных простенков. У его ног дергался в предсмертной агонии эсэсовец в офицерском мундире, прижимая к груди бесполезный уже "шмайсер". Володя нагнулся, вырвал из его коченеющих пальцев оружие. Отжав затвор, убедился: патронник пуст. Это объясняло, почему ему повезло остаться живым — у гитлеровца просто не хватила боезапаса на последний выстрел.