Приемные дети войны
Шрифт:
— Мы… эта… ничего… нам можно, даром что раненые, — оправдывался он. — Мы… эта… курим для пользы организма. Махра микроба бьет наповал. Факт проверенный.
— Ладно тебе, балаболка! — отмахнулась Полина. — Губи на здоровье свое здоровье. Мне-то что. Я за Колей.
Коля вопросительно глянул на девушку, но своего занятия не прерывал. Сидя на чурбаке, под мохнатой шапкой табачного дыма, он взбивал в уткнутой в колени берестяной коробочке мыльную пену самодельным помазком.
— Чего тебе? — наконец спросил он.
—
— Вот и заявилась бы через полчаса.
— Ты мне не указчик! — девушка пыхнула укоризной и скосила взгляд на посасывающего цигарку Никиту, тайного ее воздыхателя.
Никита уловил взгляд и начал для солидности, в подражание знакомому киномеханику, аристократу районного масштаба, пускать дым кольцами, с натренированной ловкостью нанизывая одно на другое.
— Так я пойду.
— Иди, — буркнул Коля, хотя ему совсем не хотелось, чтобы Полина ушла.
— А ты не забудь — через полчасика.
— Не забуду. Скажи хотя бы, зачем я ему понадобился?
— А как без тебя снимать допрос с немца?
— Значит, опять будем крутить радио.
— Какое радио?
— Обычное, разговорное, — усмехнулся Колька. — "Языки" у нас вместо радио, пора бы знать — большая уже.
— И ты не маленький, — с какой-то едва заметной двусмысленностью откликнулась Полина.
— Уже бреюсь, — для солидности заметил Коля.
— Вот добрейся и выходи слушать свое "радио".
— Хорошо. Мне еще Никитку надо побрить. А ты иди пока. А то — порежусь. И его зарежу.
— Шутки шутим?
— Чего?
— Иду-иду.
Сразу же после ухода девушки Никита мечтательно молвил:
— Красивая…
Коля потянулся ко лбу Никиты, якобы вознамериваясь проверить температуру.
— Перегрелся?
— Красивая, говорю, девка Поля!
— Ну, говори, говори…
— А что? Грудь! Стать! Понимать надо. Да ни хрена ты не понимаешь в женщинах — пацан еще.
— В них и понимать нечего!
— Салага! Без понятий никакую девку в себя не влюбишь. А чтобы влюбить, надо знать, что она ценит. А ценит она мужское отличие.
— Мужское?
— Мужское!
— И как оно выглядит?
— Э, нет! Вовсе не так, как ты подумал. А выглядит оно в виде медали, либо ордена.
— Тогда у нас здесь, в партизанах, никаких мужских отличий.
— В этом и заковыка… Жизнью рискуешь так же, как и на фронте. А отличий — нема, воюй — за "спасибо".
— При чем тут "спасибо"? Не за "спасибо" воюем, за себя.
— Оно-то верно, — не смущаясь, продолжил Никита. — Но какая из баб опосля оценит, что ты воевал "за себя"? Сначала они глаза вострят, потом уши, куда лапшу вешают. Вот я и говорю, без медали никак.
— Я тебе медаль из консервной банки вырежу. А то у тебя как с деньгами получается: "чужих" всегда много, а своих постоянно не хватает.
— Э, недопонимаешь, друг-человек!
— О-го-го! — присвистнул Коля от неожиданности. — Трамвай тебе понадобился. А ездил ли ты когда-нибудь на трамвае в своей деревне, Никитка?
— Не ездил.
— А потом, когда женишься?
— Что — "потом"?
— Проведут ли в вашу деревню трамваи потом?
— Была бы наградная книжка. А трамвай… Я за трамваем специально в большой город поеду, чтобы прокатиться разок. В самую Москву-матушку выберусь, медаль привешу и на подножку. А там и Полю задарма прокачу…
Коля не позволил партизанскому красавцу развить свою мысль, забил ему рот мыльной пеной, мазнул пышной кисточкой по щекам и взялся за остро отточенный кинжал, заменяющий опасную бритву.
Приближался полдень.
В пронзительно-голубом небе плавали редкие облака, невесомые и белесые, как ангелочки на рождественских открытках Третьего рейха.
Тени заключенных концлагеря, занятых благоустройством двора, становились все короче и неприметнее. Женщины думали о скором обеденном перерыве — пусть быстротечном, но все-таки перерыве в изнурительной работе. Они вонзали лопаты в смерзшийся песок, грузили его на тачки. То и дело слышалось:
— Сил моих нет, надорвусь я на песке.
— Пропади они пропадом, со своими указаниями!
Вася вкалывал вместе со всеми. Но чтобы не надорваться на погрузке песка, мысленно увел себя далеко от колючей проволоки. Вот он бежит по летному полю аэроклуба. Вот садится в свежевыкрашенный По-2 и взмывает под облака. Летит по направлению к Древнему Риму, в старые-престарые времена, на выручку Спартаку, окруженному войсками Красса. Но какая высь? Взгляд упирай не в небо, а под ноги, и копай себе, копай. Внезапно под лезвием лопаты мелькнул клочок серой бумаги, испещренный неровными буковками. Вася нагнулся, поднял листок. И вдруг его опалило: да это же листовка! Он поспешно спрятал ее за пазуху, оглянулся: как охрана? Нет, вроде бы пронесло — никто ничего не заметил.
Звонкие удары куска металла по рельсу возвестили о начале обеденного перерыва.
Из-за какого-то мальчишеского озорства или неподотчетного желания увидеть снова Полину, Коля заскочил к ней в землянку. И застал девушку за приготовлением к стирке.
— Каким ветром? — спросила она, резким движением головы откинув назад закрывающие глаза волосы.
— Собирайся!
— Куда?
— Замуж! — Коля чуть не подавился от распирающего его хохота. — Никитка влюбился в тебя. Все стены покрыл поцелуями. А признаться стесняется.