Пригласительный билет
Шрифт:
Баллады обратили на себя внимание коллег Николая Богородского. Следующая ступень отчаяния вызвала к жизни ноктюрн, в нем уже звучала страстность, предвестник большого чувства, кстати, замеченный музыковедами.
— Что ты успел сегодня, Коленька? — ежедневно неумолимо спрашивала Викторина супруга, возвращаясь с работы.
Коленька добросовестно докладывал. В свободные вечера я прослушивал творческий отчет композитора-затворника. Нас угощали коньяком, вином. И разрешали прогулку по бульвару.
— Я столько работаю! — жаловался мне Богородский.
— Что поделаешь, — сочувствовал я ему, — такова наша участь.
— Если я не покончу с собой, то напишу что-либо значительное.
— Лучше второе, — советовал я.
Через год — Викторина устроила — Богородскому заказали ораторию для хора, солистов и оркестра. Дирижер перед самой премьерой поссорился с дирекцией концертной организации. И тогда Викторина добилась: дирижировал ораторией сам композитор.
За пюпитром стоял не угнетенный супруг Викторины, а гордый сокол, готовый вспорхнуть, чтобы ощутить радость полета.
— Оказывается, он более дирижер, чем композитор, — единодушно решили знатоки.
Еще через год воспрянувший Богородский написал симфоническую поэму «Эльбрус» и снова сам дирижировал оркестром.
Поэма достойно прославила Богородского как композитора и дирижера.
И он развелся с Викториной.
И НАСТАЛ ДЕНЬ
Великолепный синяк на левой скуле, отлично рассеченная губа, роскошно изорванный ворот рубашки успешно подчеркивали победоносный, счастливый вид Антона Филимонова, шагавшего домой.
Осчастливили Антона кулаки родного дяди, Ивана Порфирьевича, колотившие племянника в течение двух минут. Ровно. Антон, принимая удары дяди, торжествующе приговаривал: «Бей! Бей! Я тебя морально не так ударил». Притом улыбался. Надо заметить, ехидно. Ядовито.
И верно, моральный удар, нанесенный племянником родному дяде, был куда более чувствительным, чем его кулаки. Об этом и говорить нечего. (Вообще, близкие родственники мастера наносить моральные удары, в особенности племянники. Конечно, если этого хотят. Но это между прочим.)
Ровно два года Антон Филимонов мечтал об этих двух счастливых минутах.
Произошло это в позапрошлом году в день рождения тети Маруси, супруги дяди Ивана. Антон в тот день был физически изгнан в присутствии гостей. Прямо из-за стола.
— Вон! — прогремел Иван Порфирьевич и простер неумолимую длань в сторону дверей. — Вон из моего дома!
А дом у дяди Ивана был отменный. Хоть и деревянный. Стеньг крепостные, под шифером, сараи и пристройки фундаментальные, под железом, сад обширный, пасека завидная, одну корову дядя содержал в своем дворе, другую (неучтенную) — во дворе свояченицы, вдовы лесника. Свиньи Ивана Порфирьевича паслись в лесу, в нехоженых местах, где густо росли дубы.
В шестидесятых годах нашего времени дядя Иван отлично вел свои частные дела: прибыльно торговал свининой, медом, овощами, фруктами, молочными продуктами. И сам выглядел неплохо — пятидесятилетний крепыш с завидным ровным румянцем на тугих щеках при маленьких сереньких глазках из-под кустистых бровей.
Охраняли дядю справки двух родов. Одни свидетельствовали, что Иван Порфирьевич — заготовитель дальнего райпотребсоюза, уполномоченный неведомого южного колхоза по заготовке леса, собиратель лечебных трав для организаций здравоохранения. Другие — что у дяди радикулит, гипертония, сердечный недуг и язва желудка.
Необходимое примечание: ни одна справка (обоих родов) не соответствовала действительности, о чем доподлинно было, известно племяннику Антону, члену сельсовета, электромеханику лесопункта. Не раз похвальные попытки сельского Совета опровергнуть эти справки, как это бывает, оказывались тщетными.
Сознательному Антону также доподлинно было известно, что тетя Маруся и ее младшая сестра, старая дева 38 лет, артистически торгуют на районном базаре, куда их и свинину, и мед, и овощи, и масло, и творог, и прочее доставляет на грузовой машине другой племянник, тоже Антон, шофер районной автобазы, на рассвете каждого базарного дня.
И всем — дяде, тете, старой деве и несознательному шоферу — недурно живется при справках двух видов.
И надо было Антону, члену сельсовета, электромеханику лесопункта, за праздничным столом такое сказать:
— Ты, дядя Иван, настоящий лесной фермер, капиталист… И вообще кулак. Торгуешь и наживаешься за счет трудящихся.
Дядя Иван хотел было сманеврировать, налил племяннику Антону крупногабаритную рюмку и, насупившись, предложил:
— Ладно, ладно. Тут не сельсовет. Давай выпьем.
Но племянник, в ком не угасало общественное сознание, мало того, пояснил:
— Ты, дядя Иван, пошел в своего отца. Рассказывают, он тоже был жадным кулаком. Но ничего, настанет день…
Племянника прервала ершистая тетя Маруся, более решительная, чем дядя Иван.
— Помолчи, дурак!
А так как Антон все же не умолкал, то, наконец, раздался грозный, повелительный возглас дяди Ивана:
— Вон!
Изобличенный Иван Порфирьевич в пылу самолично вытолкал племянника из дома. При гостях. Под их пьяный смех. В позапрошлом году. И вот сегодня, в день рождения тети Маруси, член сельсовета, электромеханик лесопункта, намеренно отправился к дяде Ивану незваным гостем, чтобы нанести ему моральный удар с явным расчетом на успех.
Стол уже был накрыт в ожидании гостей. Конечно, Иван Порфирьевич не ждал морального удара со стороны Антона, который явился в его дом нежданно.
Но раз явился, дядя усадил племянника за стол. Но нежданный гость, даже не пригубив из крупногабаритной рюмки, приступил к сокрушающей информации.
— Тебе, Иван Порфирьевич, известно, что рядом с нашим селом начинает строиться большой лесохимический комбинат в порядке большой химии? — полуофициально спросил Антон.
— Как же… Известно. Дело хорошее. Государственное. Приветствую.