Пригласительный билет
Шрифт:
С рваными штанинами и покусанными икрами Прохорчук побежал на станцию «Скорой помощи».
— Кто вас покусал? — без всяких эмоций спросил дежурный врач.
— Конечно, собака. Только что…
— Чья собака?
Подавленный главбух уже хотел назвать Друга, но своевременно осекся. Как он может сказать, чья собака, если дежурный врач — родной брат его начальника, супруга Олимпиады?!
— Не знаю, чья… Наверное, бродячая! — выпалил поэт.
— Бродячие так не кусают. У них другой подход. Бродячая кусает один раз и удирает. А ваши штаны и икры терзала
Не помня себя, романтик сорвался с медицинской кушетки с целью прибегнуть к помощи другого медучреждения. Вырвавшись из рук врача «Скорой помощи», он побежал по улочке особняков. Но за ним на тихом ходу следовала машина с красным крестом. Из открытого окошечка слышался голос дежурного врача:
— Чья собака?
— Вас это не касается! — фальцетом выкрикивал Прохорчук.
— Вы можете взбеситься.
— Это — мое личное дело, — отвечал романтик.
И тут случилось невероятное: Прохорчук резко повернул назад и хромающим галопом побежал в сторону особняка председателя облпотребсоюза. Он вспомнил, что на спинке стула в комнате, где пролилась его кровь, остался пиджак выходного костюма. Явиться домой с покусанными икрами — еще туда-сюда, это можно объяснить хотя бы бездеятельностью горсовета, который якобы не ведет борьбы с бродячими собаками, но как объяснить, где ты оставил свой пиджак?
Вновь увидев своего клиента, Друг поднялся и с чисто профилактической целью зарычал. «Два укуса и две рваные штанины тебе мало?» — слышалось в его рыке.
— Отдайте пиджак! — потребовал с порога романтик. — Приглашаете гостей и натравливаете на них собак. Мы с вами поговорим в другом месте, — выпалил поэт.
— Я хотела бы знать, в каком это месте? — подбоченилась Олимпиада, точно как Хивря в «Сорочинской ярмарке», и обозвала романтика словами, которые были вполне под стать гоголевской героине. Следует заметить, что супруг Олимпиады в домашней обстановке пользовался не большей властью, чем Солопий Черевик из того же произведения.
Главбух-поэт побледнел и онемел. Образ досель романтической дамы мгновенно померк, безнадежно потускнел, у него даже не нашлось слов, чтобы выразить свое изумление, вызванное ее далеко не поэтичными выражениями.
Трудно сказать, что произошло бы дальше, но в комнату вошел брат председателя, дежурный врач. Ошеломленный Прохорчук Н. Г. настолько поник, что не в состоянии был надеть пиджак. Зато не растерялась Олимпиада — Хивря, в свое время пригласившая в гости лицо духовного звания, а в данном случае служителя муз.
— Погляди на него, Алеша! Ни с того ни с сего явился в гости и стал дразнить Друга. И еще запачкал кровью паркет. Я терла, терла тряпкой, и все-таки пятна остались, — сокрушалась Олимпиада.
— Так чья собака? — без всяких эмоций спросил врач «Скорой помощи».
Настойчивый вопрос врача вывел романтика из оцепенения, он словно во сне взял со стола коробку с нетронутым тортом и побрел домой.
С того вечера, если в его поэтической душе и вспыхивают лирические искорки, он первым делом осведомляется:
— А у вас есть
— Есть. А что?
Искорки моментально гаснут. Но стихи Н. Г. Прохорчук продолжает писать. Даже Друг не отучил его.
КАК Я ВОСПИТЫВАЮ МЛАДШЕГО БРАТА
Не понимаю, чему их учат в школе! Я говорю о моем младшем брате Вове, ученике второго класса. Вообще Вовкой занимаются все, а, по сути, воспитывать его приходится мне.
Недавно мой воспитанник спросил меня:
— Саша, ты, наверное, считаешь себя гением?
— А ну-ка повтори!
Вовка повторил слово в слово.
— С чего ты взял? — спокойно, педагогично спросил я.
— По телевизору говорили, что все гении неважно учились.
— Кто сказал?
— Мария Владимировна Миронова, заслуженная артистка республики.
Объясняю ему:
— Мария Миронова нарочно говорит все наоборот.
— Почему наоборот?
— Это такой жанр.
— А что такое жанр?
Извольте радоваться: ученик второго класса — и не знает элементарных вещей. Теперь он меня зовет — Жанр. Его, видите ли, мое объяснение не удовлетворило.
А неделю назад Вовка соизволил сделать мне замечание.
— Может ли молодой человек первым протянуть руку взрослой женщине? — как бы между прочим спросил он.
— Конечно, нет, — отвечаю. — Не только взрослой женщине, но и девушке. Неужели ты этого не знаешь?
— Я то знаю, а вот ты, — говорит он мне, — вчера первым протянул свою лапу Татьяне Сергеевне.
Вообще за слово «лапу» ему следовало дать педагогический подзатыльник. Но известно, что Макаренко иными методами воспитывал трудных ребят. Подзатыльник я ему, конечно, дал, правда, по другому поводу. В порядке профилактики.
Возвращаюсь из школы домой и вижу: ходит мой Вовка страшно таинственный и хитро глядит на меня, словно хочет сказать: «А я про тебя что-то знаю».
Посмеивается, но молчит. И все ходит за мной. Я с чисто педагогической точки зрения делаю вид, что меня его усмешки не трогают. А Вовка не отстает, все следует за мной, держа «руки в брюки». Сколько раз я говорил ему: держать руки в карманах неприлично. Это дурная манера.
— По-жа-луй-ста, — отвечает Вовка. Вынимает руки из карманов, но с таким видом, будто сделал мне громадное одолжение. Наконец мне это надоело, и я спрашиваю его:
— Ну, говори… Что ты знаешь?
— Интересная картина? — неожиданно спросил он.
— Какая картина?
— Которую детям до шестнадцати лет смотреть не разрешается.
— О какой картине ты говоришь?
— Сам знаешь.
— Во-первых, — говорю, — мне шестнадцать лет.
— Нет, тебе исполнится шестнадцать только через шесть месяцев и десять дней, — парирует Вовка. Он ведь все знает.