Приговор
Шрифт:
Встреча с этим существом, сидящим ночью в лунном луче посреди заброшенного дома, пожалуй, заставила бы завопить от ужаса многих закаленных воинов. Тем более, что со своего места я хорошо видел, что вставленная вместо засова кочерга по-прежнему чернеет на фоне светлой двери, и, стало быть, ни один живой человек проникнуть в дом с улицы не мог. Но я не верю в привидения. И все же мой голос невольно дрогнул, когда я отрывисто спросил: "Кто ты?"
Фигура, оставаясь безмолвной, медленно подняла голову и обернулась ко мне. Вот тут и впрямь самое время было кричать от ужаса. Из спутанных волос на меня глядело лицо мумифицированного трупа. Сухая
Я попятился.
– Дольф! – услышал я обеспокоенный голос за спиной. – Нужна помощь?
– Свет! – крикнул я в ответ, одновременно остро сознавая, что никакого оружия при мне нет. Сильной, правда, ночная тварь не выглядела, но кто знает, на что она способна на самом деле… – Мне нужен свет!
Я услышал резкий треск разрываемой ткани, затем – торопливые удары огнива о кремень. Жуткое существо по-прежнему сидело на полу, не делая попыток ни броситься на меня, ни убежать. До меня дошло, что я ощущаю запах, который вряд ли мог бы исходить от духа, даже очень нечистого. Вонь скорее выгребной ямы, нежели разрытой могилы.
Затем по стенам заметались отсветы пламени, и, быстро скосив глаза, я увидел подбегающую ко мне Эвелину. В правой руке она держала уже взведенный арбалет, в левой – мой меч, на который, по уже опробованному нами варианту, была намотана горящая тряпка. Здесь, где все деревянное сожгли задолго до нас, это не могло привести к пожару. Тряпку Эвьет, судя по всему, оторвала от матраса.
– Давай! – я поспешно взял у нее меч и шагнул вперед, протягивая огонь поближе к сидевшему на полу страшилищу. Оно начало отползать назад; я задержал руку. Теперь я ясно видел, что моя догадка подтвердилась – из редкозубого рта на подбородок стекала кровь, а уродливые пальцы с обломанными черными ногтями вцеплялись в крупную свежепойманную крысу, из бока которой уже был выгрызен изрядный кусок. Разглядел я также бельмо на левом глазу и мутный и гноящийся, но, по-видимому, все-таки зрячий правый, колтун в седых волосах, свежие следы босых ног на пыльном и грязном полу, изгвазданные и изодранные останки когда-то явно дорогого, возможно – бального платья…
– Дольф! – голос Эвьет дрожал, но скорее от отвращения, чем от страха. – Что это такое?!
Руки девочки сжимали арбалет, нацеленный "этому" прямо в лицо. Я сделал успокаивающий жест, призывая Эвелину опустить оружие. Мне уже все было ясно.
– Полагаю, хозяйка этого дома, – ответил я на вопрос. – Последняя из проживавшей здесь семьи. Остальные умерли или были убиты. Слуги, очевидно, разбежались, когда им стало нечем платить. Прихватив с собой все, что смогли унести. Остальное разграбили и уничтожили шляющиеся по округе бродяги и мародеры. А она так и живет здесь. Когда кто-нибудь приходит, прячется на втором этаже. Питается крысами и объедками, остающимися после забредающих сюда переночевать.
– Сколько же крыс ей надо ловить в день, чтобы не умереть с голоду? –
– Сама видишь, она крайне истощена. Хотя ты права, вряд ли ее рацион исчерпывается крысами. Ее пальцы черные от земли. Она выкапывает и ест червяков, жуков, гусениц…
– Дольф! Меня сейчас стошнит!
– Как я уже говорил, человек – тварь живучая, – невозмутимо констатировал я.
– А что у нее с носом?
– Судя по этим рубцам, его отрезали.
– Кто? Солдаты?
– Кто-то из незваных гостей. Скорее всего, просто бродяги. Едва ли тут замешана идеология.
– Но зачем?!
– Для развлечения, – пожал плечами я.
Старуха меж тем продолжала сидеть на полу, ничем не показывая, что понимает хоть что-то из наших слов. Впрочем, на то, чтобы ставить ловушки на крыс, у нее ума еще хватало – едва ли она смогла бы поймать проворного и кусачего грызуна голыми руками. Убедившись, что мы ее не трогаем, она возобновила свою мерзкую трапезу.
– Дольф, – тихо спросила Эвелина, – она ведь дворянка?
– Скорее всего, да.
– Значит, ее сеньор – граф Рануар…
– Вряд ли она обращалась к нему за помощью, – возразил я, поняв, о чем думает баронесса.
– Но ведь она не сразу дошла до такого состояния!
– Многие люди предпочтут скорее сгнить заживо, нежели предпринять какие-то решительные меры. Даже не героические, просто решительные. Попытаться отстоять свои законные права, например. При этом они вовсе не отказываются от борьбы за жизнь. Просто вместо того, чтобы стараться что-то изменить, они стараются приспособиться. Жить в дерьме и питаться крысами и червяками… Причем они даже видят в этом особую добродетель. "Господь терпел и нам велел."
– Мерзость какая. Никогда не понимала таких.
– Впрочем, – добавил я, – справедливости ради надо заметить, что решительные меры далеко не всегда приносят положительный результат. В конце концов, все войны развязываются именно сторонниками решительных мер… Но такие люди могут потерпеть крах – а могут и победить. Приспособленцы же всегда будут ползать среди дерьма и жрать объедки.
– Скажи честно, Дольф, – требовательно произнесла Эвьет, – я ведь не была на нее похожа, когда мы встретились?
– В смысле ума и воли – конечно же нет. Но по части одежды и прически, по правде говоря, некоторое сходство наблюдалось.
– Извини, – смутилась девочка, отводя взгляд.
– За что?
– За то, что тебе пришлось смотреть на меня в таком виде. Понимаешь, когда не видишь себя со стороны, как-то не задумываешься…
– Ничего страшного. Не забывай, я сам рос в трущобах, так что не отличаюсь строгостью в вопросах этикета. Хотя, конечно, опрятность – штука нужная.
– Все равно, ни за что и никогда я бы не стала такой, как она, – твердо заявила Эвелина. – Я думала, что не встречу никого презреннее, чем та старуха в деревне с собаками. Но та, по крайней мере, была простой крестьянкой. А эта – аристократка…
– Боюсь, что предел человеческого падения не зависит от сословия, – возразил я. – И сомневаюсь, что он вообще есть, этот предел.
Бывшая хозяйка дома меж тем уже доела крысу целиком, с головой и лапками. Изо рта у старухи теперь торчал лишь длинный голый хвост, подрагивавший в такт движению ее челюстей. Эвелина сглотнула, борясь с тошнотой, и решительно вновь подняла арбалет. Старуха не выразила ни испуга, ни протеста, явно не понимая, что происходит.
– Не надо, – покачал головой я. – Она безвредна.