Приговор
Шрифт:
– Извини, если тебе это неприятно, – смутился я.
– Да нет, почему же, – снова улыбнулась она. – Вот если бы ты смотрел, как Филипп, мне бы это точно не понравилось. "Отстань, малявка, не видишь, я делом занят!" – прогнусавила Эвелина, явно пародируя покойного брата.
– Такого не будет, обещаю, – со смехом ответил я.
– Однако, проспали мы изрядно, – заметила Эвьет, прищурившись на солнце. – Так что у нас сейчас – вечер или утро?
Я понял, что она спрашивает не о физическом времени суток.
– Что пожелаешь, – ответил я. – Мы можем идти ночью, едва ли это будет опаснее, чем днем. Но можем и подождать здесь до самого утра – особой спешки нет.
– Еще сон в меня просто не влезет, – возразила Эвьет с серьезным видом, – а сидеть тут в темноте скучно. Да и, честно говоря, хочется оказаться подальше от Лемьежа, и чем скорее, тем лучше. Так что идем.
Наша одежда и обувь полностью просохли, и ничто не мешало нам отправиться в путь. Я собрал сумки, и мы зашагали по лесу на восток,
Вскоре выяснилось, что, хотя для Эвьет проведенные в колодце часы действительно обошлись без последствий, мне повезло меньше. У меня запершило в горле, так что в ближайшие несколько дней мне предстояло готовить и пить горячие отвары и повременить с чтением очередных лекций на медицинские и прочие темы. Впрочем, существовала и другая причина идти молча – разговор, даже негромкий, могут услышать чужие уши, и в то же время он мешает самим говорящим прислушиваться к происходящему вокруг. Естественно, мы по-прежнему старались как можно меньше показываться на открытом пространстве, пробираясь рощами и перелесками – хотя и не слишком удалялись от дороги, дабы не залезть в непроходимые дебри каких-нибудь болот и буреломов. Йорлингисты, конечно же, потрудились в этом краю на славу – все деревни вдоль тракта (и, подозреваю, не только они) превратились в пепелища, и среди углей и почерневших бревен валялись обгорелые трупы людей (среди них довольно много детей, которым было труднее убежать, чем взрослым) и животных (чаще собак и ослов, но встречались даже коровы – как видно, победители совсем зажрались или просто слишком спешили); поля также были сожжены или вытоптаны. Единственным целым сооружением, которое нам попалось за все время, был одинокий сарай для сена, стоявший на отшибе за деревьями, в стороне от села, и оттого, видимо, не замеченный торопившимися карателями. Там, на душистом сене, мы провели вторую ночь (мы все же вернулись к нормальному суточному распорядку). Но отнюдь не все сельские жители погибли в огне пожаров или от мечей и стрел. Уцелевшие погорельцы прятались по лесам, и встреча с ними сулила нам не меньше опасностей, чем с солдатами любой из сторон. Следопытские навыки Эвьет оказались очень кстати в деле предотвращения таких встреч (тем более что мой заложенный нос не мог даже унюхать дыма костра). Несколько раз мы видели из-за деревьев кавалерийские разъезды; расстояние всякий раз было достаточно приличным, так что не знаю, были ли то все еще хозяйничавшие в округе йорлингисты, или же какие-то ошметки лангедаргских сил, возможно, перешедшие к партизанской тактике. Самый неприятный момент я пережил, когда мы едва не напоролись на такой разъезд посреди совершенно безлесой местности. К счастью, мы заметили их прежде, чем они нас. Мы рухнули в высокую траву и пролежали так, почти не шевелясь, наверное, не меньше часа, пока окончательно не удостоверились, что опасность миновала. На следующий день, также в чистом поле, мы увидели коня под седлом, чей хозяин, очевидно, уже кормил ворон где-нибудь в окрестностях. Однако первоначальная радость оказалась преждевременной: конь упорно не желал подпускать к себе чужих. Мы с Эвьет убили, наверное, часа четыре, пытаясь подобраться к нему с разных сторон, но всякий раз, когда дистанция сокращалась до десятка ярдов, он пускался в галоп, быстро, впрочем, останавливаясь, дабы продолжить щипать траву, как ни в чем не бывало. Словно глумился над нами! Я уже готов был просить Эвьет пристрелить чертову скотину, но, взглянув на девочку, которая, хоть и была раздосадована, сохраняла спокойствие, устыдился своей бессмысленной злобы. Наконец жеребец, которого тоже утомила наша назойливость, ускакал намного дальше, чем в предыдущие разы, и мы уже больше не стали его преследовать.
Колбасу мы доели вечером второго дня, а от имевшихся у меня денег в разоренном краю не было, разумеется, никакой пользы; любые, кого мы могли тут встретить, были заинтересованы разве что в грабеже, а не в честной торговле. Так что питаться приходилось мелкой дичью, которую удавалось подстрелить Эвьет, а также лесными ягодами и грибами. Иногда удавалось что-нибудь откопать на огородах в сожженных деревнях, хотя мы предпочитали там не задерживаться.
Наконец, вечером пятого дня от падения Лемьежа, мы выбрались к пограничной реке, за которой лежало графство Рануар. Я довольно быстро отыскал брод, по которому чуть больше недели назад мы перебрались в противоположном направлении; шагать в воде было куда менее приятно, чем ехать верхом, особенно учитывая мою только-только залеченную простуду и тот факт, что день, не в пример предыдущим, выдался облачный и прохладный. Но, по крайней мере, благодарение засушливому лету, река была неширокой.
Разумеется, пересечение этой сугубо условной границы не давало никаких гарантий безопасности; и грифонские разъезды, и ищущие поживы и мести погорельцы могли рыскать по эту сторону реки ничуть не хуже, чем по ту. Все же я надеялся, что дальше вглубь графства шансов нарваться на неприятности будет меньше. Мы шагали в юго-восточном направлении, пока не стемнело; уже в сумерках я заприметил далеко впереди справа белый дом на холме и решил вместо очередного ночлега в траве попытать счастья там.
Пока мы добирались до холма и поднимались вверх по склону, тьма стала полной, так что я даже потерял дом из виду
– Более того, – заметил я, – строго говоря, мы в принципе не можем узнать, что происходит прямо сейчас.
– Как это?
– Скорость, с которой к нам поступает информация, конечна. Вспомни, мы слышим гром далеко не сразу в момент удара молнии. И запах цветка, внесенного в комнату, ощущается тоже не мгновенно. По всей видимости, так же дело обстоит и со светом: он распространяется намного быстрее, чем звук и запах, но предел скорости существует и для него. А это значит, что мы видим лишь прошлое и никогда – настоящее.
– Никогда об этом не задумывалась, – удивленно призналась Эвьет. – И думаем мы ведь тоже не мгновенно? Хотя и говорят, что мысль быстрее всего на свете… Значит, физически мы живем в настоящем, а фактически – в прошлом?
– Так и есть. Люди претендуют на способность предсказывать будущее, а на самом деле не знают даже настоящего…
На северо-востоке поднялась ущербная луна, продемонстрировав, что дом, конечно же, остался на прежнем месте. Здание было каменным, в два этажа, с белеными стенами и покатой черепичной крышей; не крестьянская хижина, но и далеко не замок. Скорее всего, он принадлежал дворянской семье, хотя не особо знатного и богатого рода. Ставни были по большей части заперты, но некоторые окна мертвыми провалами чернели на белом фоне; во мраке я не мог разобрать, есть ли там стекла. Нигде в доме не было света.
Переводя дух, мы подошли к дверям; поднявшись на низкое крыльцо и не найдя нигде веревки с молотком, я постучал в дверь кулаком, но не дождался ответа. Я постучал сильнее, и дверь, скрипнув, приотворилась сама собой – очевидно, от сотрясения. Из темного чрева дома пахнуло сырой затхлостью давно нежилого помещения. Я переглянулся с Эвьет, зажег лучину и вошел.
Свет дрожащего огонька подтвердил мои подозрения, озаряя то голые ободранные стены, то свисавшие с балок лохмы пыльной паутины, то грязь и мусор под ногами. Дом был давно заброшен и разграблен, но сейчас в нем, похоже, никто не укрывался – на полу нигде не было свежих следов. Я не рискнул подниматься на второй этаж по деревянной лестнице, которая, похоже, только и ждала удобного повода, чтобы сломаться под чьим-нибудь весом. Поднеся лучину поближе, я убедился, что две ступени уже сломаны – очевидно, кем-то менее осмотрительным. Так что мы ограничились лишь обследованием первого этажа. В большинстве комнат было совершенно пусто – по всей видимости, мебель пустили на растопку те, кто забредал в этот дом до нас. Взамен они оставили на полу мелкие сухие кости, обглоданные рыбьи хвосты, шелуху семечек и прочие следы своих трапез – а также и еще более неприятные плоды своей жизнедеятельности. Неудивительно, что здесь водились крысы; одну мы спугнули и слышали, как прошуршали в темноте еще несколько. В некоторых местах на каменных плитах пола чернели следы костров, разводившихся прямо в помещениях; среди углей еще можно было различить обугленную культю ножки стола или бронзовую ручку, оставшуюся от двери шкафа или комнаты. Но в левой угловой комнате обнаружилась целая, монументального вида кровать, весившая, должно быть, не меньше тысячи фунтов – незваные гости то ли сочли ее слишком тяжелой и крепкой, чтобы рубить на дрова, то ли просто предпочли использовать по прямому предназначению. Простыней и одеял на ней, конечно, не было, но сохранился матрас – пыльный и грязный, как и все здесь, и весь в каких-то подозрительных пятнах. От него пахло сырой гнилью. Тем не менее, в этой комнате не было нагажено, и мы решили, что лучше заночевать здесь, чем на улице. Были у меня, впрочем, опасения, что, пока мы будем спать, в дом могут забрести еще какие-нибудь ночные гости; здание на холме, хорошо заметное издали, должно было часто привлекать ищущих ночлега путников, и царившая здесь помойка вполне это подтверждала. Однако на полу возле камина в соседней комнате обнаружилась кочерга – покрытая ржавчиной, но все еще вполне пригодная на роль засова; мы заложили ею входную дверь дома и вернулись в комнату с кроватью. Я брезгливо спихнул матрас на пол, постелив на его место волчью шкуру для Эвелины и мою собственную куртку для себя; подушками, не в первый уже раз, послужили сумки.
Намаявшись за день, мы уснули моментально, однако посреди ночи я был пробужден самой прозаической из причин. Разумеется, я не собирался уподобляться предыдущим "постояльцам" этого места и справлять нужду в соседней комнате, а потому, надев сапоги, направился на крыльцо. Но, едва выйдя в холл, в шоке застыл на месте.
Лунный луч, проникавший через единственное здесь открытое окно, озарял белесую фигуру, сидевшую на полу в центре холла вполоборота ко мне. Фигура имела необычно длинные кудлатые белые волосы, окутывавшие ее почти по пояс, и была облачена во что-то вроде взлохмаченной кисеи. Она сидела, сгорбившись, склонив скрытое волосами лицо к чему-то, что сжимала в руках; я услышал тонкий противный писк, а затем – мерзкие чавкающие звуки.