Прикамская попытка – 1
Шрифт:
Короче, Никита отправился работать головой, а мы остались применять свою физическую силу. Первые три месяца было не просто тяжело, а исключительно тяжело. Спасибо Палычу, он нас понимал и поддерживал, как мог. Сил мне зимой едва хватало выдержать смену в литейке, а Вове в кузнечном цехе. Дома успевали поужинать и теряли сознание. Сном наше тогдашнее состояние назвать нельзя, никаких сновидений у меня три месяца не было, только боль в натруженном теле. За выходной день мы едва могли отстоять службу в церкви, тут нельзя было прослыть нехристями, в храм мы ходили обязательно. После чего мы обедали, мылись в бане, где сразу брились один раз в неделю, затем опять теряли сознание. Стирку одежды взяла на себя Марфа Носкова, хорошая женщина, наша хозяйка и кормилица. До сих пор мы
В себя мы стали приходить только в марте, когда услышали птичье пение и заметили солнце над горизонтом. Организмы адаптировались к нагрузкам, мы почувствовали себя людьми, а не механизмами. Пока стоял снег, смогли выбраться на охоту, добыли двух лосей, большую часть мяса Палыч закоптил. По пуду вырезки ушло на подарки городовому, батюшке и доктору, на всякий случай, не помешает. Хотя лечиться у здешнего врача мы не стремились, запасы антибиотиков и прочих средств двадцать первого века в наших рюкзаках были нетронуты. Их мы Никите не отдали, своих лекарств у него хватало. Едва открылись наши глаза на мир, как захотелось свободы и простора. Спать вповалку в доме у Марфы надоело, решили отстроиться. Благо, с этим делом особых проблем или волокиты в восемнадцатом веке не было.
Посёлок пока не разросся, даже от окраины до заводской проходной минут двадцать ходьбы, не больше. Как раз в межсезонье, с апреля по май мы успели отстроить свои избушки и нанять печника. Спасибо зимнему стрессу, мы за три месяца из заработанных денег почти ничего не потратили. Их вполне хватило на наши избушки, причём, с двойными рамами, чтобы не переделывать осенью. Тепло мы оба любим, а сквозняки ненавижу. Постройка домов нас заметно вырвала из спячки разума, я на работе стал активнее присматриваться к технологии литья, прикидывал, что можно улучшить, где и новые для себя вещи обнаруживал. Не ожидал, честно говоря, в восемнадцатом веке, такого качества литья, практически вручную.
В конце мая, когда немного обустроились, дни стали длинными, книг и телевизора нет, компа тоже. Занялся своим любимым делом, химичить стал на дому. Выстроил сарайчик с печуркой, обзавёлся, какой ни есть, посудой, принялся реактивы нарабатывать, как мог. В местной лавке, кроме уксуса да соли, ничего полезного не нашлось. Пришлось обойти всю шихтовую свалку, набирая выброшенные за ненадобностью остатки разной руды. Потом шокировал соседей, принявшись собирать в стайках и навозных кучах селитряные накопления. Чувствую, меня совсем убогим стали считать, как ещё подавать гроши не стали, не знаю. Тут и пацаны соседские стали заходить, от любопытства, мне не мешают, говорить и работать одновременно, я умею. Пока вожусь с реактивами, им что-нибудь рассказываю, стараясь лишнего не ляпнуть. От скуки, опыт занимательный им покажу из курса школьной химии, всё веселее. Пацаны, в благодарность, стали мне с дровами пособлять, где и порядок помогут навести. Сами они мне много чего рассказывали, заочно со всем посёлком познакомился, об окрестных деревнях разузнал.
Самыми большими и крепкими, совсем, как в наши времена, оказались селения староверов, почти две трети деревень вокруг посёлка староверские. От работы в заводе они все откупились, зато оброк платили вдвое больше обычных деревень. На извозе руды и угля, их, однако, привлекали, там почти одни староверы работали. Вдоль Камы, почитай, все деревни староверские, куда деваться, они и богаче прочих, за счёт рыбы, да торговых караванов, что по реке ходят. Пока завода Прикамского не было, староверы тут очень вольготно жили, никто их не трогал, только оброк и отдавали. Последние годы начали ругаться раскольники, даже ребята мне об этом рассказывали, со слов родных, естественно.
С апреля я свои занятия тайцзи-цюань возобновил, тело само попросило растяжки и разминки по утрам. Китайской гимнастикой я лет пятнадцать занимаюсь, почти одновременно с рукопашкой начал. Тогда, в начале девяностых годов, если помните, все эти единоборства были страшно популярны. Чего только не придумывали доморощенные сэнсеи, чтобы привлечь клиентов. Мне с учителем повезло, он честно предупреждал, что учит карате сётокан,
Иван Палыч, пока мы находились в стадии реабилитации, посеял все помидорные семена, вырастил рассаду, которую разделил в конце мая поровну. Её мы и высадили все трое в своих огородах, дополнив посадки ростками картошки в глазках, а позднее, семенами подсолнуха. Такие действия невозможно скрыть в посёлке, где меньше трёх сотен домов. С наступлением лета я словно вернулся в детство, когда все соседи были знакомы, когда каждое твоё действие становилось предметом обсуждения знакомых. Помню, в далёкие годы раннего детства частные дома у нас в городе не запирались, а соседки всегда знали, куда ушли хозяева и зачем. Так и сейчас, пока я изучал соседей по рассказам их сыновей, они, в свою очередь, отлично познакомились со мной. С каждым днём всё больше встречных прохожих здоровались со мной, я с ними знакомился и учился жить по местным меркам. То есть, здороваться со всеми, вежливо разговаривать, рассказывать о своих планах и проблемах, что интересно, порой помогали абсолютно незнакомые люди. Только потому, что жили в соседней улице.
Так вот, узнав о наших огородных диковинках, нас навестил управляющий, с интересом разглядевший цветущую рассаду помидор. В ходе разговора, я, совершенно машинально процитировал кого-то из классиков, да ещё на немецком языке. Вспомнил, Гёте, цитату из Фауста, он, по-моему, ещё не родился. Но, фраза «Энтрайбен зольст ду, зольст энтрайбен», произвела на Алимова должное впечатление. Немецким, судя по его удивлению, он владел не лучше нас. Рассказы о помидорах, картошке и подсолнухах, с одновременным упоминанием о пребывании этих растений в оранжерее графов Демидовых, даже развеселили его. Во всяком случае, покидал мой огород он с хорошим настроением. Может, просто скрывал свою зависть к безродным выскочкам, чёрт его знает, я не уточнял. Вполне возможно и второе, потому, что на следующей неделе к нам привязались братья Шадрины.
Мне их весной показывали рабочие из нашей бригады, как самых задиристых драчунов, прислуживающих управляющему и его людям. Алимов, после передачи завода в казну, всячески подчёркивал, что никаких побоев рабочих больше не будет. Охрана и мастера действительно приутихли, руки не распускали, как при первом управляющем, которого сняли вместе с передачей завода в казну. Зато прикормил Алимов простых работяг, из тех, кто подрачливее, они не хуже охранников выполняли его указания. Шадрины среди его выкормышей первыми значились, почти каждый месяц людей избивали ни за что, вернее, за споры с начальством, да требования оплаты труда, жалобы на воровство. Городовой всё это знал и закрывал глаза, хотя никто из рабочих и не жаловался на побои, не в крови у прикамских мужиков к начальству за помощью обращаться. Это я по собственному опыту знаю, среди моих родных мысли даже не было просить какой милости у городского начальства или искать правду в милиции либо прокуратуре. Когда у меня в студенческие годы спёрли в бане часы, я и в кошмарном сне не мог представить, чтобы обратиться в милицию. Так мы все были воспитаны, надеяться только на себя, не ждать помощи от государства, чем оно дальше от тебя, тем лучше.
Мы вышли в субботу с завода, бодрым шагом направляясь домой, наши избушки стояли на разных улицах, но сходились огородами, мы по «задам» огородным были с Вовой соседями. Он часто проходил домой через мой огород, там тропинка была достаточно натоптана, мы и плетень не ставили между нашими владениями. Заболтались мы о чём-то, так азартно, что не заметили братьев Шадриных, пока те не пихнули меня в спину, довольно грубо. Рефлексы мои, к сожалению, никуда не денешь, я машинально развернулся и захватил руку грубияна на болевой приём, заставив его присесть к самой земле.