Приключения 1974
Шрифт:
Была середина мая, и воздух был напоен смесью запахов черемухи, сирени и бензинового чада. Через поселок день и ночь шли на восток какие-то части. Особенно густо ревели моторы по ночам. Почти в каждом дворе торчали восьмитонные черные «бюссингманы» и трехтонные «опель-блитцы». Куда-то перемещались войска. Куда?
Бергман на этот ее прямой вопрос ответил, что он не интересуется планами командования, и, улыбнувшись, напомнил:
— Моя помощь вам, фрау, будет заключаться только в одном: я вам буду передавать в лес излишки медикаментов вермахта. Я не воюю. Ни на вашей, ни
Несмотря на его любезность, она поняла, что это не просто отговорка. Ей даже показалось, что он зол на нее, но умело это скрывает. Это ее разочаровало.
В дверь постучали, она пересела за стол. Придвинула машинку.
— Войдите!
Вошел высокий лощеный фон Притвиц, адъютант фон Шренка.
— Фрау Мальтсов, шеф требует вас к себе.
— Какое-нибудь дело? — спросила она.
— Дело в одном, — сказал Притвиц, с улыбкой разглядывая ее, — вы прекрасны, мадам. Я думаю, в этом оно и состоит.
— Спасибо, Карл. — Она взглянула на него. Красивое лицо обер-лейтенанта с румянцем на свежей коже было полно лукавого понимания. — Но каждый день вы говорите мне одно и то же.
— И по многу раз, — отворил перед ней дверь Притвиц, — потому что люблю правду, мадам. А эта правда день за днем неизменна: вы прекрасны, мадам.
Полина прошла к кабинету фон Шренка. Притвиц, обогнав ее, отворил дверь.
Она остановилась у двери. Фон Шренк, махнув рукой, выставил адъютанта, вышел из-за стола и поцеловал ей руку.
— Вы как майское утро, Полин, как сияющее майское утро.
— Благодарю, шеф, — сказала она, — я уже неделю со всех сторон слышу комплименты, но не уверена, что я их заслужила.
— Будьте уверены, вы их заслужили. — Шренк, обняв ее за талию, подвел к креслу.
— Но я ничего не делаю, — сказала она, закаменев в его полуобъятиях и затем осторожно высвобождаясь, — а я привыкла работать, господин полковник.
— Просто Эрих, Полин, просто Эрих. — Он наклонился и приблизил к ней свое лицо.
Она в упор взглянула в это длинноносое мужское лицо, чисто выбритое, пахнущее одеколоном, с ироническим длинным ртом, с серыми умными глазами.
— Эрих, — сказала она, отстраняясь от настойчиво надвигавшегося на нее лица фон Шренка, — если вы джентльмен, прошу вас вести себя соответственно. Я подруга вашего товарища, не унижайте себя и меня предательством.
Шренк отдернул голову, встал, прошелся по кабинету, обернулся. Он стоял высокий, прямой, в застегнутом мундире. Крест на шее как бы приподнимал голову. Узкое лицо фон Шренка чуть покраснело.
— Спасибо, фрау, — сказал он после минутного молчания, — вы поставили все на свое место. Считайте это служебной формальностью. Проверкой. Да... Я верю Бергману, он верит мне, и я хотел убедиться в лояльности ко мне его дамы сердца.
Ей сразу стало легко. Секунду назад Полине казалось, что ее обязанности переводчицы пришли к концу, а с ними и дружба Бергмана со Шренком, и выполнение задания (которое, успела она подумать, ей еще никто не давал).
— Фрау Мальцева, — сказал он, — сегодня я вынужден потревожить вас и заставить наконец заниматься работой, которую вы так жаждете. Мне надо поговорить
— Вполне, — сказала она. — Но вы мне это говорили еще в первый день моей работы...
В этот момент в кабинет ввели какого-то мужика.
Мужичок, небольшой, с быстрыми, уходящими от встречного взгляда глазами, бритый наголо, пахнущий навозом, сел на стул против фон Шренка. Тот кивнул Полине и задал вопрос.
— Вы сами видели все, что рассказывали лейтенанту?
Мужик, в один пригляд оценив Полину, ответил, что сам все видел и выдумывать не умеет. Шренк встал и прошелся по кабинету.
— Спросите: сколько было людей у тех, кто захватил заставу.
— Десятка четыре, — сказал мужик, — и по всему видно, что не все. Ишшо кого-то ждали. Пулеметов три штуки, и какие-то трубы. Миномет али нет — не разобрал.
— Как они себя называли? — спросил фон Шренк, выслушав перевод Полины.
— Как? Партизане! — с некоторым недоумением пошевелил лбом мужик.
— Чьи? — потребовал, глядя на Полину, фон Шренк. — Фамилия начальника.
— Дак это и так известно — редькинские, — сказал мужик. — Да он и сам был. Сам все оглядел, сам приказал полицейских кончать. Только приговор комиссар зачитал.
— Реткин, — фон Шренк, размышляя, подошел к окну. — Переспросите его: слышал ли он, как обращаются к этому человеку? Слышали ли другие? Почему он так уверен, что это именно Реткин?
— В прошлый раз, еще при старом отряде, они наше село два раза навещали, — мужик недоуменно смотрел на Шренка. — Помню я его. Он самый. Да и партизане хвастались: редькинские, мол, мы!
— Хвастались, — повторил фон Шренк, — значит, они горды, что состоят под его командованием?
— Гордые, это верно, — ответил Полине соглядатай, — да и понятно. Он с троими был, когда они патруль взяли. — Полине показалось, что в голосе у мужика появился яд, но, взглянув, встретила на обросшем лице одно крестьянское равнодушие, — этот Редькин, он таких делов наделает!
— Отлично, — сказал Шренк, сухо кивнув головой, — спросите у него: население участвовало в нападении или вело себя равнодушно?
— Какой равнодушно! — Мужик остервенился. — Нашенские сами полицейских брали, которые спали... Без населения разве б всех прибрали?
— Превосходно. Передайте ему, что он получит все, что ему обещано.
Мужик, кланяясь, отступил к двери и пропал за ней.
— Притвиц! — фон Шренк нажал кнопку звонка. В дверях возник адъютант. — Немедленно позвоните начальнику русской полиции. В пять ноль-ноль собрать у меня четверых, взятых при уничтожении отряда Реткина и согласившихся служить нам.