Приключения 1976
Шрифт:
— Вы не могли бы потерпеть? Покурите на обратном пути. Я дам вам настоящую сигару вместо этой вонючей дряни.
— Это меня вдохновляет, — меланхолично откликнулся капитан и погасил папиросу.
— А как Синяев — надежен?
— Разумнее спросить у Синяева, надежен ли ваш покорный слуга. — Капитан снова засмеялся тем же нервным смехом, будто закашлялся. — Покажите Синяеву красного, он его задушит. Обратите внимание: не зарежет и не отравит, а именно задушит, упиваясь предсмертными хрипами.
— А вы поэт, — снисходительно заметил человек у руля и включил зажигание.
Тревожно мигнул красный огонек на пульте, заурчал мотор.
— Благодарю вас, — откликнулся капитан. — Я полагал, вы этого не оцените.
— Сперва я о себе, —
2
Валиханов Чокан (1835–1865) — казахский просветитель, ученый, этнограф. Окончил в свое время Омский кадетский корпус.
Чадолюбивейший родитель быстро вытребовал меня на персидский фронт. Там я и околачивался, пока большевички не устроили вселенскую заваруху. Выпьем-ка за их погибель. Это пока единственная неприятность, которую мы им можем доставить. Кстати, мне бы хотелось именно от вас услышать, как там сейчас топчут святую Русь комиссары.
— Ну а теперь? — спросил Андрей. Он впервые подал голос с той поры, как Аскар-Нияз начал рассказывать.
Аскар-Нияз фыркнул в ответ:
— Стал, видите ли, негоциантом. Торгую каракулем на подрядных началах. Облапошиваю нищих крестьян, скупаю за полцены шкурки, а с меня сдирает собственную шкуру почтенный Мирахмедбай, да икнется ему спросонья. — Аскар-Нияз откупорил новую бутылку. — Газетам здешним не верю, а западные почти ничего не пишут. Кто-то пустил здесь слух, что медресе у Ляби-хауза большевики или эти, как их, комсомольцы взорвали.
Андрей пожал плечами.
— Я был там недавно, — сказал он. — Все на месте, и базар с куполами, и мавзолей Самани.
— А на минаретах по-прежнему аисты?
— Стоят все так же, поджав ногу.
Впервые за время беседы лицо Аскар-Нияза потеплело. И вдруг он поднял на Андрея изрядно отяжелевший взгляд.
— А вы не пьянеете, — сказал он, словно изобличая в нечестности.
Андрей усмехнулся.
— Счастливая особенность, — ответил он. — Мне самому кажется, я лыка не вяжу, а внешне ничего не заметно.
— Тогда еще по одной. — Аскар-Нияз взял бутылку.
— Ладно, — согласился Андрей. — Только если буду сбиваться, не обессудьте.
В тот поздний час, когда в большом доме Мирахмедбая светилось единственное окно и на занавеске были видны две тени — всклокоченная голова Аскар-Нияза и другой профиль, четкий, нездешний, — в жандармском управлении плотный офицер встал навытяжку перед столом, погруженным в полумрак. Свет, падающий из-под абажура, выхватывал лишь нервные руки человека, который сидел за столом, вертя в пальцах тонкий карандаш. Офицер стоял давно. Он был грузен и покачивался от усталости, но присесть без позволения не решался. Он только вытащил из кармана платок и торопливо отер лоб и полные щеки.
— Значит, радиолампы? — задумчиво произнес тот, кто сидел за столом.
— И детали, и инструменты, эффенди, — подтвердил офицер.
— Так, — карандаш на миг остановился. — За незаконный перенос через границу этих вещей полагается уголовное наказание.
Офицер едва заметно пожал крутыми плечами.
— К сожалению, эффенди, в перечень еще не успели внести радиолампы. Но если бы они и были внесены, Долматова не следовало бы судить. — Он помолчал и добавил: — По крайней мере — пока, эффенди.
— А если он завтра взорвет шахские казармы или отравит воду в канале?
— Вы пугаете меня, эффенди, — сказал офицер. — Здесь полным-полно русских и всяких иностранцев, но никто из них ничем подобным не занимался. Даже те, кого мы повесили как шпионов.
— Кто следит за Долматовым?
— Мне удалось привлечь к этому самого Мирахмедбая. Я сумел сделать так, что русский поселился именно у него.
— Это не вызвало подозрений у Долматова?
— Нисколько, эффенди! У Мирахмедбая живут самые благородные беженцы из русского Туркестана, осевшие в городе. — Офицер несмело улыбнулся, дрогнув литой щекой. — Узбекскую знать не надо настраивать, — сказал он. — Глотку перегрызут любому, едва узнают, что он продался Советам.
Нервные пальцы уперлись в стол. Человек приподнялся.
— Змею убивают, не дожидаясь, пока она докажет, что ядовита.
— Я это знаю, эффенди. Но прежде терпеливо дожидаются, чтобы она доползла до своего гнезда и показала, где змееныши.
— Что вы предпринимаете, помимо наблюдения? Или ждете, пока Долматов сделает первый ход?
— Мы решили проверить его на Гусейне-заде.
— Это еще кто такой?
— Обыкновенный подонок, официант из «Розы Ширака». Попался на торговле гашишем и поддельными бриллиантами. Пустим его в дело, а потом — дюжина подзатыльников, и пошел вон!
— Каким образом может помочь вам этот ничтожный?
— Он жил прежде в русском Азербайджане, знает язык и некоторые обычаи. В частности, усвоил, что русские, а большевики тем более, в беде своих людей не оставляют.
— Понятно. Но надо, чтоб этот ваш Гусейн сыграл натурально.
— О, будьте спокойны, эффенди! Мы подготовим его так, что он сыграет свою роль лучше любого артиста из шахской труппы.
Карандаш лег на стол.
— Можете идти, майор, — сказал голос.
Офицер поклонился и отступил к двери.
— Я доволен вами.
— Я слушал вас, и мне казалось, что в детстве мы поменялись судьбами, — начал Андрей. — Мой отец отдал меня в здешний лицей, хотя я ожидал, что меня отправят в Россию в военное заведение. Я учился с сыновьями местной знати. К слову: вчера, что ли, встретил я Шахруха Исмаили. Родитель его, помнится, владел огромными нефтеносными участками на юге. Когда-то в лицее этот самый Шахрух Исмаили научил меня играть в нарды, и мы, бывало, ночи напролет резались с ним, тайком от воспитателя, разумеется… Так вот: вчера этот Шахрух вышел из автомобиля, почувствовал мой взгляд (я-то сразу его узнал) и словно споткнулся. Я все ждал — подойдет ли? Но он лишь остановился на мгновение и тут же скрылся за дверью своей виллы.