Приключения 1984

Киселев Владимир Леонтьевич

Он стал мять в руках свой чабанский треух.

— Я побежал туда, где ваш Ибрагимов квартировал. Смотрю, свет горит, а он — убитый. Я испугался. Обожгло всего! Увидят меня здесь люди, на кого еще подумают? А еще раньше кто-то верхом в степь ускакал. Ну я быстрей задворками, чтоб на глаза не попасться. К дувалу подошел. Слышу, отец мою жену честит: «Где шаталась, негодница? Муж тебя уже ищет!» А она только плачет. Тут меня такое зло взяло, думаю, сейчас ее прикончу. Нож вытащил. Но тут же остыл. Другое мучило: не из моего ли ружья Ибрагимова застрелили? Он ведь дядю моего,

Пиржан-максума, на чистую воду вывести хотел. — Базарбай вздохнул.

— А какие же за дядей твоим, Пиржаном, грехи водились? — будто невзначай поинтересовался прокурор.

— Вы же знаете, — тихо ответил Базарбай. — Он тайное медресе содержал. И вообще всех против Советской власти настраивал.

— А сын его, Навруз?

— Этот — нет. Напраслины возводить не стану. Навруз учиться хотел. Стихи сочинял, не хуже любого бахши.

— Стихи? — переспросил прокурор.

— Да.

— Ладно, — заключил Дауленов. — Мы отвлеклись. Говори, что было дальше.

— В общем, сдержал я себя. Тогда решил, что посчитаться с Фирюзой успею. А сам на коня и в район.

— Конь был тот, на котором ты из степи приехал?

— Нет, — ответил Базарбай. — Другой конь. Я всегда брал Вороного, только в конюшне его не оказалось. Помню, еще хотел обругать конюха за то, что он моего неотдохнувшего коня кому-то уже отдал.

— А о Фирюзе почему ничего не говоришь?

— Что о ней скажешь? Опозорила она меня перед людьми навеки.

— Говори.

— Ладно, — вздохнув, согласился Базарбай. — Она Ибрагимова полюбила, когда они еще в школе-интернате учились. Потом его на курсы отправили, а она к нам, в Абат, вернулась. На ферме работать стала. Понравилась мне очень. Она красивая. Кто не знает?! Я ей все простил. Мало что было, да ушло. Поженились. А потом как-то нашел я у нее письмо. Все в цветочках. И стихи. Буквы арабские, одна к одной. Только Навруз так пишет.

— А что за стихи?

— Про любовь, — с трудом произнес Базарбай. — Я, было дело, отстегал жену вожжами. Думал, пойдет на пользу. А с Наврузом перестал разговаривать. С той поры прошел почти год, и вот я его встретил опять, когда он ружье попросил.

— Он о Фирюзе что-нибудь сказал?

Базарбай вздрогнул.

— Нет.

— Не ври! — твердо потребовал прокурор. — Отвечай, говорил Навруз о Фирюзе?

— Да, — тихо произнес Базарбай.

— Что именно?

— Не в того, сказал, орла ты целишься. Я его не понял. А Навруз говорит: «Ты мне брат. Разве я стал бы тебя позорить?» А отец как раз вечером рассказывал про Ибрагимова. Тут меня словно обожгла догадка! Ну а дальше я уже все вам рассказал.

— Все ли?

— Все. — В глазах Базарбая появилось недоумение.

— Ну а письмо от Навруза ты получил? — рассерженно спросил прокурор.

— Какое письмо? Никакого письма я не получал.

— А это что такое?

Дауленов показал ему обгоревший листок со стихами.

— В первый раз вижу! — произнес Базарбай.

— Что это означает: «С лунным лучом ускользнет твоя пери»? И это: «И за неверной — вдогонку украдкой»?

— Понятия не имею!

— А почерк чей?

— Почерк Навруза. — Базарбай потупился.

— Так, —

заключил прокурор. — Подведем итог, парень. Ибрагимов убит из твоего ружья. В километре от места преступления найден твой конь с перерезанным горлом. Тебя во время убийства дома не было. После совершения преступления ты сразу сбежал из Абата. У тебя были причины ненавидеть Ибрагимова. Кроме того, твой брат Навруз вот этим письмом со стихами, — он показал конверт, — предупредил тебя, что Фирюза собирается ночью на свидание к Ибрагимову. Значит, он и подстрекнул тебя на убийство.

— Я не убивал! — закричал в отчаянии Базарбай. — Не убивал! Я же рассказал всю правду!

Он заплакал и замотал головой.

Прокурор налил в стакан воду, подал Базарбаю. Тот взял стакан трясущейся рукой. Зубы его цокали о стекло.

— Предположим, я поверю тебе, — сказал прокурор. — Но все улики против тебя. Ты понимаешь это? Вот что, парень, будь мужчиной и не хнычь. Придется тебя задержать.

— Меня? — глаза Базарбая расширились от ужаса.

— Ничего не попишешь: такой порядок. — Прокурор заполнил протокол и вызвал милиционера.

В отличие от мужа Фирюза оказалась неразговорчивой. Она словно окаменела на стуле, стоявшем рядом с прокурорским столом. Прокурор был участлив, требователен, даже прикрикнул на Фирюзу. И все напрасно.

— Ты понимаешь, мужа твоего могут приговорить к расстрелу, — сказал наконец прокурор. — А если он невиновен? Но мне нужны доказательства невиновности Базарбая, а могут они быть только у тебя.

Фирюза молчала.

— Ты понимаешь, что сама вредишь своему мужу?

И в который раз прокурор задал вопрос:

— Когда ты убежала из дому той ночью? И почему убежала? Ведь знала, что муж, проснувшись, может броситься следом.

Фирюза не ответила. Прокурор приказал ее увести.

Молчала она и на очной ставке с Базарбаем, хотя он и клялся, что простит ей все, — пусть только скажет, где была, что видела.

Наконец на третьем или четвертом допросе Фирюза подняла миловидное, хотя и хмурое лицо, посмотрела на прокурора сухими глазами и тихо произнесла:

— Я скажу, если вы все этого так уж хотите. Я слышала, как Базарбай говорил вечером старику Ержану о Наврузе. Что тот выпросил у него ружье. Сердцем я почуяла: замышляется недоброе против Ибрагимова. Я пошла бы к нему сразу, да Базарбай долго не засыпал. Уснул — я потихоньку встала, подкралась к кузнице, увидела: Ибрагимов сидит у окна, что-то пишет. Войти к нему не решилась. Стыдно стало. — Голос Фирюзы стал глухим: — Полчаса простояла как дура!

Впервые за все дни допроса Фирюза заплакала навзрыд, со стоном. Прокурор терпеливо ждал, когда она успокоится.

Заговорила Фирюза сама. Прерывисто — ей не хватало дыхания.

— Ждала, ждала, пока сзади над моей головой кто-то выстрелил из ружья. Ибрагимов упал.

— Ты же, наверное, оглянулась, посмотрела в ту сторону, откуда выстрелили? — спросил прокурор.

Фирюза кивнула головой.

— И что ты увидела?

— Темно было. Но я разглядела: кто-то спрыгнул с дерева, вбежал в дом. Лица я не заметила, а халат узнала.