Приключения 1984

Киселев Владимир Леонтьевич

Длинный, костлявый, он растянулся на деревянной супе. В последнее время Ержан недомогал, а тут еще такая беда: сбежал куда-то Пиржан со своими детьми. Теперь из-за этого хлопот не оберешься. С утра в доме толкутся: то соседи, то милиция. Кажется, все уже обыскали, так нет — опять их несет.

Старик ругал свою невестку, срывая на ней зло, хотя прекрасно понимал, где причина бед: брат Пиржан, конечно, кругом виноват перед Советами. И школа эта тайная, и всякие темные дела, о которых люди много болтали, а Ержан и слушать

не желал.

Вдруг старик раскрыл слезящиеся глаза, вспомнив о чем-то. Ужас мелькнул в них. Он хотел вскочить, но сделал это слишком резко и со стоном упал обратно на лежанку.

— Эй, хозяева! — послышалось снаружи. — Гости к вам в дом...

— Блудливая! — в бешенстве позвал старик. Он корчился от боли в пояснице. — Подойди скорее!

Фирюза подбежала испуганная.

— Сожги. Быстрей! — Ержан-максум протянул Фирюзе листок бумаги, исписанной арабской вязью.

Фирюза бросилась к очагу, сунула бумагу в огонь. Вошли во двор прокурор и начальник милиции.

— Приветствую вас, дети мои! — Ержан-максум, кряхтя, пытался привстать.

— Лежите, дедушка, — сказал прокурор, — болеете?

— Старая хворь одолела опять, — ответил, сморщившись, Ержан-максум. Губы у него вздрагивали.

Несколько минут прошло в молчании. Прокурор осматривал двор, бирюза выгребла из очага. Держа перед собой совок, она понесла его в угол, к мусорной куче, покраснела от смущения и хотела прошмыгнуть мимо. Прокурор был достаточно опытен.

— Ну-ка постой, душа моя, — попросил он. Фирюза, вздрогнув, остановилась.

Прокурор взял из ее рук совок и вытащил обгорелое на две трети письмо.

— Не разберу никак, — с деланным простодушием произнес он. — Может, вы, дедушка Ержан, нам поможете?

— Глаза мои совсем слепы, а сам я стар и немощен, — пробормотал старик.

Он метнул гневный взгляд на Фирюзу, и это также не укрылось от прокурора.

— Может, вы знаете, что здесь написано? — спросил он у Фирюзы.

— Вай! — воскликнула она. — Откуда мне знать, про что пишут друг другу мужчины?

— Ага! — сказал прокурор. — Значит, мужчины? А кто именно?

Фирюза готова была сквозь землю провалиться. Она поняла, что совершила новую оплошность и старик ей этого не простит, но молчала.

Начальник милиции взял обгорелую бумажку и прочел:

Окна закроешь ли, ляжешь у двери, — С лунным лучом ускользнет твоя пери. Сон свой прерви, безмятежный и сладкий, И за неверной — вдогонку украдкой!

— Это Базарбай наш, наверное, опять стишками баловался, — подал дрожащий голос старик.

— Да, — будто согласился прокурор. — Видимо, баловство. А Базарбая ли почерк? — Он не дал старику ответить. Обратился к Фирюзе: — Ну-ка, милая, принесите тетради, в которые Базарбай

переписывает стихи.

Невестка продолжала стоять в растерянности.

— Иди! — прикрикнул Ержан-максум. — Не видишь, уважаемые люди ждут.

Фирюза вскоре вернулась с толстой тетрадью.

— Мы возьмем ее. — Прокурор поднялся. — Вы не сердитесь, но нам придется сделать у вас обыск. Таков порядок. Ордер я уже подписал. — Он протянул старику бумажку. Тот закрылся коричневыми ладонями, показывая этим, что не сомневается в справедливости всего, что собираются делать большие начальники.

Обыск длился недолго. Начальник милиции нашел рядом с очагом скомканный конверт, на котором значилось имя Базарбая Ержанова, а обратный адрес не был указан. Стоял лишь почтовый штемпель поселка Сеит, расположенного в пятнадцати километрах вверх по реке.

— Та-ак, — протянул прокурор и задал наконец тот вопрос, которого все время, волнуясь, ждал Ержан-максум. — Где сейчас ваш сын?

Старик приготовил ответ заранее, но стал запинаться, хотя все, что он говорил, было правдой.

— Аллах свидетель, не видел я сына с пятницы.

— Не ошибаетесь? — переспросил прокурор.

Старик пошевелил губами, подсчитывая про себя дни.

— Точно, в пятницу. Едва я окончил вечерний намаз, он и появился. Спешил, боялся, что закроется сельмаг. А Базарбаю надо было запастись маслом, солью, керосином. За тем он и приехал из степи. Не приходил больше Базарбай, — тихо продолжал Ержан-максум. — Сердце мое чует: неладное стряслось с Базарбаем.

Глаза старика заслезились. Он утер их рукавом халата.

— Что же могло случиться худого с вашим сыном? — спросил начальник милиции.

— Не знаю, — ответил старик. Он приложил ладонь к груди и вздохнул. — Сердце так подсказывает.

— А все-таки что вы предполагаете? — настаивал начальник милиции.

Прокурор остановил его.

— Будет, — сказал он, видя, как Ержан-максум страдает.

Выражая голосом и взглядом доверие к старику, он спросил:

— Письмо-то откуда взялось?

— Поднялся я с солнцем, — заговорил опять старик, — гляжу, а на поленнице валяется чабанский тулуп. В нем Базарбай в степь уезжает; дома он ходит в чапане... Значит, думаю, в ауле сын остался. Скоро придет. А его нет и нет. Я тогда в карманах тулупа пошарил. Нашел конверт смятый, а в нем бумажку.

— Только стишки там были написаны? — быстро спросил начальник милиции. — Зачем же тогда их в огонь бросили?

— Пожалуйста, спокойнее, — остановил его прокурор. — Почтенный Ержан-ата сам все нам расскажет.

— Слабость стариковская. — Ержан-максум вздохнул. — От страха совсем разума лишился. А тут еще она... — Он кивнул на невестку.

— Что она?.. — спросил прокурор.

— Уйди, бесстыдница! — крикнул старик. — Сгинь с глаз моих!

Фирюза скрылась в доме, а он продолжал шепотом: