Приключения 1989
Шрифт:
Увидев Мотю, Семен Иваныч обрадовался, точно ждал его с нетерпением, и, подмигнув, сообщил, что сейчас придет Анфиска и он попросит её, чтобы та накормила Мотю борщом, ибо такого вкуснейшего борща Левушкин никогда не едал и за одно это можно простить Анфисе всю грубость её поведения относительно его, Моти.
— Спасибо за угощение, — сдерживая обиду, холодно проговорил Мотя, — но я пришел с самыми решительными протестами, которые если не будут удовлетворены, то повлекут за собой беспощадную критику в ваш
— Ишь ты?! — ложась на кровать, заулыбался Путятин. — Ну, валяй, валяй! Я те про борщ, а ты про критику. Нехорошо, Мотя, а ещё сын крестьянского командира!..
— Я требую к себе самого определенного уважения, только и всего! — заявил Мотя.
— Требуете уважения, а сами опять плохо побрились, Матвей Петрович?! — вдруг оборвал его Семен Иванович. — А подворотничок, Левушкин?.. Опять грязный?..
— Да вы что?! — выпучил глаза Мотя. — Сегодня менял…
— Ну а побрились плохо! — улыбнувшись, развел руками Путятин.
— Вы меня не сбивайте! — вскипел Левушкин. — Вы из меня дурака не делайте!
Мотя повернулся, чтобы выйти вон, но тут в дом ворвалась Анфиса.
— Слышала, слышала! — побагровев от гнева, набросилась она на Мотю. — Вы что тут себе позволяете? Вам мало, что вы крутите головы некоторым зрелым райкомовцам женского пола, так теперь решили и отца моего до удара довести?! Так?.. Кто вас звал? Кто вас звал, я спрашиваю?!
Мотя, не ожидая такого напора, лишился дара речи.
— Совещания я на дому запретила, так не хватало ещё, чтоб по телефону некоторые личности звонили и сообщали!..
— Сивков, — прошептал Мотя.
— Да, Григорий Анкудинович Сивков, и я благодарна ему за это! А вы — немедленно покиньте территорию частных владений! Вас я лично не звала!
— Я его звал, марш на кухню! — рассердился Путятин. — Ну?.. — угрожающе промычал он, и Анфиса, сверкнув очами, гордо ушла на кухню.
— Не обращай внимания, — подмигнул Семен Иваныч. — Это она к Морковиной тебя ревнует. А если ревнует — значит, любит!
Анфиса, услышав такой разговор, как молния, ворвалась в комнату.
— Вы что же, папаня, говорите?! Я культурный организатор идеологического клуба, а вы меня так политически позорите! Я его ревную?! Да я выносить его присутствие не могу после этого и объявляю вам теперь же, что непременно принимаю предложение Сивкова и завтра же иду с ним в загс! Хватит! Долой тирана-отца! — со слезами на глазах закричала Анфиса и, хлопнув дверью, выскочила из дома.
— Ну вот! — побледнев, усмехнулся Путятин. — Я ему запретил делать предложения, а он делает, стервец, мне во вред! Ну хоть бы ты сделал, что ли? А?..
— Я?.. — удивился Мотя. — Как же, просто так?..
— Ну для начала, чтобы этого капэлемента отвадить! А дальше сам решишь, а то ведь спасу нет! Выручи, Мотя, а? — взмолился Семен Иваныч.
— Я
— Вот и хорошо!.. Да не беспокойся, я в загсе уже предупредил, их не распишут! — заверил Мотю Семен Иваныч. — Вишь, девка какая, а?.. Эту силищу да в домашнее хозяйство — вмиг растолстеешь, что тебе в отличие от меня не вредно! А?! — Путятин захохотал.
Он хохотал долго, всласть, до слез. Вытер слезы, высморкался и вмиг посерьезнел.
— Ну а относительно твоей критики… В Серовск поедешь, пожалуй что… Ответственное дело, н-да…
Путятин помолчал, пощипав себя за ус и напустив глубокомысленное выражение на лицо, добавил:
— Мы хотели послать туда Сивкова, но, думаю, и ты справишься! Как?
Левушкин чуть не задохнулся от этого: «Но, думаю, и ты…» Что значит «и ты»?! Да только он и может справиться! Он один, и никакой не Сивков.
Мотя уже хотел высказать всякие сердитые слова Путятину, как дверь распахнулась и вошла Анфиса. Она поуспокоилась и, подойдя к столу, решительно произнесла:
— Извини, папаня, я забыла, что ты сердечник у нас, и погорячилась относительно «тирана-отца». Что же касается моих отношений с этой личностью, то пусть он хамит Морковиной, а не мне! Я же предложение Григория Анкудиновича не отклоняю!
Путятин подтолкнул Мотю, и Левушкин, поднявшись, пролепетал:
— Анфиса Семеновна, я тоже…
— Сегодня разговора нет! — отрезала Анфиса. — Завтра — посмотрим!
— Ладно, потом! — махнул рукой Путятин.
Анфиса прошла на кухню, загремела посудой. Семен Иванович помолчал, почесал затылок, потом крикнул:
— Анфисушка!
— Чево?! — грозно высунулась Анфиса.
— Анфисушка! Сходила бы ты да покормила курей, а то у нас тут с Матвей Петровичем весьма неотложный разговор прокисает из-за твоей громотьбы и присутствия, а уж после разговора этого я Матвей Петровича борщом хотел твоим потчевать! А то показалось мне, не тем уважением ты его приветила, — укоризненно заметил Семен Иванович.
— Потом кормить некогда! — отрезала Анфиса. — Вечер нынче в клубе, обязана быть!
— Ну, покормила бы ты его распрекрасным своим борщом сейчас, показав тем самым Матвею Петровичу наше общее к нему расположение, а то я слышу, у него в животе бурчит…
Мотя покраснел, потому что в животе у него действительно предательски забурчало.
— Отчего же не покормить, борща много, всё равно поросяткам вылью, — равнодушно заметила Анфиса и снова загремела на кухне посудой.
Мотя ел борщ в чистенькой, ухоженной стараниями Анфисы Семеновны кухоньке. Рушник, расшитый красными петухами, лежал у него на коленях, и один этот факт приводил его в необъяснимый трепет. Анфиса положила Моте кусок мяса, едва он доел борщ, и Левушкин смутился.
— Я уже наелся, — промямлил он.