Приключения 1989
Шрифт:
Стоя с блокнотом у ворот, Мотя хорошо обозрел всю площадь, углядел напротив банка того торговца, о котором рассказывал Семенцов. «Наган прямо в одном из зверей, в медведе, — подумал Мотя. — Но коли он здесь наблюдает, то должен быть тот, кто получает сведения и кому-то передает дальше. Значит, либо банда уже в городе, либо на дороге есть опознавательный знак, который показывает: «Все в порядке», или: «Банк оцеплен», «усилена охрана» и так далее. Или на трассе есть тайник, через который проходят все сведения…
Мотя даже заволновался от такой догадки. Безусловно, кто-то подробно сообщает бандитам, что происходит: как и когда сменяются милиционеры, сколько служащих, каково расположение комнат банка и другие сведения. Видимо, они приезжают, уже зная все в подробностях.
Мотя поделился догадкой с Павлом, и тот, выезжая в очередной рейс на Козловскую дорогу, обещал посмотреть, не привлечет ли кто-либо его внимание.
Арбуз привел Ольгу Алексеевну в восторг, она точно и не помнила вчерашнего, расспрашивая Мотю, как ему спалось и какие сны снились. Мотя поначалу краснел, но потом, успокоившись, даже пожаловался на головную боль. Ольга Алексеевна предложила для поправки здоровья стаканчик, но Мотя категорически отказался.
Через полчаса приехал Павел. Никаких знаков он не обнаружил. Но по одной стороне дороги тянется лес, в котором очень легко укрыться, и чтобы прочесать его, надобно вызывать целую бригаду, что невозможно, а главное — рискованно.
Мотя рассказал про ПА 16–97 и высказал свои предположения, что шофер может ему бока наломать.
— Как думаешь, сколько лет шоферу? — усмехнувшись, спросил Павел.
— Лет тридцать, не больше, — пожал плечами Мотя.
— Правильно, а Шурке сорок два, она замужем и взяла отгулы, это я уж от кладовщика узнал.
— Интересно, — промычал Мотя. — Но он так чиркнул по мне взглядом, что у меня аж мороз по коже пошел. Знаешь, взгляд прожженного уркагана, родную мать не пожалеет!..
— Я тоже его заметил, — кивнул Павел. — Взгляд выдает… — Волков закурил, отойдя к окну. — Вот что я думаю… — Он помолчал.
Мотю уже раздражала эта Пашина привычка держать глубокомысленные паузы.
— Ну сидел парень, что с того? — не выдержал Левушкин.
— Я думаю, это вполне могут быть и бандиты, — выложил Павел. — Почему они должны приехать именно завтра? Разве трудно состряпать направление от какого-нибудь завода и приехать помогать в уборке урожая и овощей?..
— Но ведь надо же, чтоб тебя оставили при складе, — заметил Мотя, — а не послали возить зерно!
— Я об этом и говорю, — кивнул Павел. — Из всех машин не местные только его и наша.
Левушкин был удивлен и даже задет. Паша оказался куда глазастее, чем он.
— Это уже интересно! — загорелся Мотя.
— В том-то и дело! — поддержал Левушкина Павел. — А главное — очень удобно. Пригоняют машину, она примелькалась бортами, цифрами, шофер хорошо изучил все дороги — он же понимает, что и мы готовимся, расставляем засады, значит, надо искать третий путь, третью дорогу! Удобно и остальным. Они приезжают по одному, просачиваются, узнают порядки в банке, примеряются. Ты заметил, что к торговцу редко кто подходит? Они себя не очень выдают, но наверняка все они уже прошли по этой площади, заходили в банк.
— Машина стоит во дворе склада, выехать он может лишь в восемь, — пробормотал Мотя.
— Я думаю, операция назначена не на девять, — весомо проговорил Павел. — Ну посуди сам: в девять площадь пуста, и бандиты как на ладони, их легко перестрелять. Они недаром выбрали самый людный час! Стрелять трудно, кругом люди, паника ещё больше ухудшает обстрел, и этим пользуется банда. Так?
— Надо посоветоваться с Семенцовым, — проговорил Мотя.
— Надо, — согласился Павел.
Вторую половину дня Мотя, наблюдая за ПА 16–97, всё больше убеждался в правоте доводов Павла. Широкоплечий, с сильной короткой шеей шофер из Перми держался в стороне, ни с кем не разговаривал, всё делал молча и с той внутренней неохотой, с какой делают лишнюю работу. И остальные, точно чувствуя в нем чужака, с ним тоже не заговаривали.
Окна в доме Семенцова были наглухо зашторены. Человек неопределенного возраста в кепке понуро стоял на базарчике, глотая пыль от проносящихся мимо грузовиков. «Почему он из банды? — подумал вдруг Мотя. — Что, на нем написано?»
К концу дня Мотя узнал имя и фамилию ПА 16–97: Еремей Босых. «Эх, хорошо бы сделать запрос в Пермь через Дружинина, да быстренько! Как это они раньше не догадались?!» — подумал Мотя и решил посоветоваться с Павлом.
— Запрос уже дали, — успокоил его Волков. — К вечеру должен быть. Я сам разговаривал с Иваном Петровичем… От нашего, естественно, имени… — добавил Волков.
Мотя оторопел. Получается черт-те что! Старший всё-таки он, а решения самостоятельные принимает Волков?! Да ещё через его голову разговаривает с начальством?! Павлу он ничего не сказал, а только кивнул, решив переговорить обо всём вечером. Конечно, ему льстило, что разговор велся от их имени, но можно было бы и предупредить! Интересно, о чем ещё говорил Волков с Дружининым?
К концу работы Баныкин снова позвал к себе Левушкина и выложил ему желтую продолговатую дыньку.
— Говорят, от скрытой формы очень помогает, — многозначительно сказал он. — Зять пробовал…
«После операции этим Баныкиным стоит заняться особо, — подумал Мотя. — Или посоветовать Семенцову…»
— А скажите мне, почему полуторку ПА 16–97 вы оставили при складе? — спросил Левушкин.
— Выполняю приказ товарища Семенцова, это к нему… — сообщил шепотом Баныкин. — Так как? Завернуть дыньку? — угодливо спросил завскладом.
— Заворачивайте! — раздраженно процедил Мотя. Не заходя к себе, он передал дыню хозяйке, чему она несказанно обрадовалась.
Дома, во флигеле, он дал волю своему гневу, ополчившись на Волкова и Семенцова. На первого за то, что тот занимается самостоятельно расследованием, на второго — что не вводит в полный курс операции. «Мы что, в бирюльки приехали играть?! — горячился, меряя шагами комнатку, Левушкин. — И кто здесь главный всего дела? Кто представитель облугрозыска?! Почему нет субординации, нет ясности во всём?.. Чёрт-те что! После операции напишу обстоятельный рапорт Путятину о наложении взысканий! Шерлоки Холмсы чёртовы!..»
В таком гневе его и застала Ольга Алексеевна, приглашая отведать огненный борщ из бурака. На хозяйке была новая ситцевая блузка, синяя в белый горошек и крупные темно-вишневые бусы, которые очень шли к её большим темным глазам. Мотя взглянул на хозяйку, точно только сейчас впервые увидел её: Ольга Алексеевна была на диво хороша и степенной манерой общения, и веселым нравом, и своей красотой. Мотя загляделся на неё и долго не мог отвести глаз. Она смутилась. Покраснел и он и весь ужин просидел молча, не смея больше на неё смотреть.