Приключения Джона Девиса
Шрифт:
Мне принесли бумаги, чернила и перьев, и я принялся списывать романс. Занимаясь этой работою, я увидел на своем окне тень горлицы; я приподнял решетку линейкою, привязав к ней шнурок, конец которого положил подле себя, а на окно посыпал хлеба; через минуту горлица прилетела, я дернул шнурок, и она очутилась в плену.
Это меня чрезвычайно обрадовало. Я видел ее на коленях, на руках Фатиницы; горлица принесла мне благоухание уст Фатиницы, которые так часто к ней прикасались; это была уже не книга, безмолвная и безжизненная, которая передает совсем не то, что ей вверили; а существо живое, трепещущее, эмблема любви и само полное любви, которое некоторым образом передавало мне поцелуи Фатиницы. Я долго продержал горлицу у себя и выпустил
Через час пришли спросить, готова ли песня.
Вечером, гуляя вокруг стен, я услышал в саду звуки гуслей. Фатиница училась песни, которую я ей дал; но, чтобы я не знал, что она мной занимается, ушла играть в такое место, где, как она думала, я не могу ее слышать.
На другой день Константин не приходил за мною в обыкновенное время. Я спросил о нем: он ушел с утра к отцу Христо Панайоти, чтобы условиться о свадьбе. Я думал уже, что во весь день не увижу Фатиницы, и был в отчаянии, как вдруг дверь отворилась и явился Фортунат.
Впрочем, в этот раз меня призывали только для того, чтобы поблагодарить. Фатиница выздоровела; вчерашняя прогулка сделала ей большую пользу. Она вполне меня послушалась: была в гроте, потому что поэма Уго-Фосколо лежала уже подле нее. Я искал глазами ветку дрока, но ее уже не было.
Фатиница благодарила меня за сицилийскую песню. Я спросил, выучила ли она ее, и Фортунат тотчас отвечал, что она вчера вечером пела ее ему и отцу. Я просил ее спеть эту песню, которая в ее устах должна быть еще милее. Она отказывалась сначала со всем кокетством лондонской или парижской виртуозки; но я сказал, что требую этого в награду за мои посещения, и она начала петь.
Голос ее был очень обширный меццо-сопрано, с какими-то неожиданными, дикими трелями, которые, конечно, учитель запретил бы, но которые придавали ее пению, тихому и приятному в средней части голоса, раздирающее сердце выражение в верхних нотах. Начиная петь, она принуждена была приподнять нижнюю часть своего покрывала, и я видел ее хорошенькие губки, похожие на вишни, и зубки, маленькие и беленькие, как жемчужины.
Пока Фатиница пела, одна из горлиц уселась у нее на коленях, другая на плече. Последняя была ее любимица и та самая, которую я накануне заманил к себе. Избалованная горлица перешла с плеча на грудь, и когда Фатиница, кончив песню, протянула ручку, чтобы положить гусли, она засунула маленький свой клюв в отверстие корсажа и вытащила оттуда не масличную ветвь, которую другая горлица принесла в ковчег, а ветку дрока, которую я напрасно искал глазами в книге.
Я чуть не вскрикнул. Фатиница поспешно опустила вуаль, потому что, хотя лицо ее было в три четверти закрыто, однако она до того покраснела, что даже на нижней части щек и на подбородке я видел как бы отблеск пожара. Стефана и Фортунат, не зная ничего этого, не заметили ни моей радости, ни смущения сестры. Фатиница, как будто в наказание за то, что я открыл ее тайну, тотчас встала и, опершись на руку Стефаны, сказала мне «прощайте». Но, видно, подумав, что это слово слишком жестоко, потому что не оставляет надежды, она прибавила:
— То есть до свидания; батюшка мне сказывал, что вы будете на сестрицыной свадьбе.
Она ушла в комнату Стефаны, а мы с Фортунатом вышли в противоположную дверь.
Свадьба назначена была через неделю; эти дни показались мне ужасно долгими, однако же довольно приятными, потому что исполнены были надежды. Каждое утро прилетала ко мне горлица-обличительница, которую я любил еще больше с тех пор, как она провинилась перед своею госпожою. Мне удалось сделать сколько можно похожий портрет Фатиницы; я изобразил ту самую минуту, когда она играла на гуслях, глаза ее были видны сквозь отверстия покрывала и нижняя часть лица
Бесконечная неделя прошла, и настал день, назначенный для свадьбы.
XXVIII
Рано утром весь дом был разбужен шумною музыкою, которая раздавалась на первом дворе; я проворно оделся и подбежал к окну. На дворе была толпа музыкантов, а за ними длинный ряд мужчин; двое первых несли на плечах козленка и барашка с вызолоченными рогами и копытами, остальные баранов и овец, которые должны были составлять стадо молодой. За ними двенадцать слуг несли на головах закрытые корзинки с разными тканями, нарядами, драгоценными вещами и деньгами. В заключение процессии шли мужчины и женщины, поступающие в службу к молодой. Константин и Фортунат отворили им ворота, и они перешли с первого двора на второй, а потом в павильон, где и поднесли Стефане подарки, присланные женихом. Вскоре потом пришел и он сам со своими родственниками. Женщин ввели к Стефане, мужчины остались вместе. Через час пришли звать нас к невесте; она ждала нас, сидя на софе в одной из нижних комнат, в которых я еще не бывал; они были расположены так же, как в квартире Константина, только лучше убраны.
В это время невесту нарядили, и к чести будущих горничных Стефаны надобно сказать, что они сделали все, что могли, чтобы скрыть красоту госпожи своей под множеством самых странных украшений. Прежде всего в этом удивительном наряде поразил меня головной убор: он был в три этажа и походил на то, что в военных оркестрах называют китайскою шляпой; фундамент пирамиды составляли волосы, а убранством служили золотая бумага, цехины и цветы; на щеках был толстый слой белил и румян, а руки расписаны продольными красными и голубыми полосками, и на всех пальцах было по нескольку колец и перстней.
Впрочем, я принялся рассматривать невесту тогда уже, когда оглядел всю комнату и тщетно искал Фатиницу в группах женщин, которые тут стояли; не найдя ее, я подумал, что она еще одевается. Через несколько минут явилась и она.
Маски на ней не было, румян и белил тоже, и, против обыкновения, никакое постороннее украшение не скрывало, не портило ее восхитительного личика. О, как благодарил я ее в глубине сердца за то, что она показалась мне в первый раз такою, какою создала ее природа, и не заставила отыскивать себя под странными уборами, которые обезображивали большую часть бывших тут женщин. Она окинула глазами всю комнату, и взоры ее на минуту остановились на мне. Никакими словами невозможно высказать того, что выразил мне этот взор. В руках у нее была множество золотых ниток разной величины, но все парами. Нитки, которые были у нее в правой руке, она подавала мужчинам, а из левой женщинам. Каждый взял по нитке; молодой человек и девушка, у которых нитки были ровные, проводили все время свадьбы вместе, потом кавалер должен был отдать нитку своей даме. Если он ей понравился, она связывает обе нитки узелком и кладет под образ Богоматери в надежде, что и на небесах будет связано то, что связано на земле, то есть две жизни, которых эмблемою служат эти золотые нитки. Когда очередь дошла до меня, Фатиница не дала мне времени выбрать, и сама подсунула мне нитку. Потом мужчины пошли отыскивать своих пар и, разумеется, что случай и любовь мне благоприятствовали, что моею дамою была Фатиница.
После этого младшая из подруг Стефаны взяла серебряное блюдо и начала собирать деньги в пользу невесты, как у католиков собирают на церковь и на бедных. Само собою разумеется, что я положил на блюдо все, что у меня было. Обойдя всех гостей, девушка поставила блюдо к ногам Фатиницы. В бедных семействах этот сбор часто составляет все приданое невесты; в богатых употребляется на ризу или лампадку для образа Богородицы. Потом пришел священник с тремя маленькими певчими, из которых один нес образ, а другие двое свечи.