Приключения Каспера Берната в Польше и других странах
Шрифт:
Но патер Арнольд, очевидно, уже несколько успокоился.
– Ты, Флориан, слишком много знаешь, – повторил он уже другим тоном. – И это меня не удивляет: придя сюда принять твое последнее покаяние, я на деле сам исповедался тебе в своих грехах… Это, очевидно, вошло у тебя в привычку – заставлять людей против своей воли открывать тебе душу…
– Привычка пастыря церкви, – пояснил отец Флориан спокойно. – Но куда же ты, Арнольд? Ты забыл свою дароносицу!
Збигнев слышал, как Арнольд от выхода вернулся к постели больного. Через минуту хлопнула дверь.
Збигнев
– Вы не приняли святых даров! – воскликнул Збигнев в ужасе. По лицу больного было видно, что уже очень слабые узы связывают его с жизнью. – Не приняли последнего причастия?!
– После всего, что ты слышал, ты еще думаешь о последнем причастии! – сказал больной слабым голосом. – Дай-ка мне лучше эту книгу…
«Похвала глупости», – прочел юноша на переплете из свиной кожи. Однако взять из его рук книгу отцу Флориану не удалось. «Похвала глупости» упала на пол. Желтая рука больного бессильно свесилась с постели. В испуге наклонившись над ним, Збигнев уже не услышал его дыхания.
Когда в обители стало известно о смерти отца Флориана, несколько человек кинулось в келью бакалавра: в последнее время он единственный уделял больному много внимания. Однако Збигнева в келье не оказалось. Искали его в саду, в домовой церкви, в лесу…
Отец эконом с испугом доложил отцу настоятелю, что из монастырской конюшни уведены две самые лучшие лошади. Не прошло и часа, как к отцу настоятелю, ломая руки, вбежал повар с криком:
– Воры! Воры! В нашей кладовой побывали воры!
Из кладовой вытащили два или три окорока, мешок муки и несколько вязанок сушеной рыбы.
Послушник, прозванный «Пшепрашем», мог бы дать святым отцам кое-какие объяснения, но, по свойственной ему осторожности, он не обмолвился ни единым словом о том, что видел, возвращаясь с охапкой хвороста из лесу.
А видел он, как по лесу, напрямик через кусты и канавы, в двух шагах от него, проскакало двое верховых. Один из них был в монашеском одеянии. Худой, бледный монах, по самые глаза заросший спутанной бородой, был ему незнаком. Второй всадник, в бедной хлопской одежде, браво держался в седле, точно он служил когда-то в рейтарах или вообще знал военное дело. Что-то в осанке этого молодого хлопа показалось Пшепрашему знакомым, но ни один, ни другой из верховых не оглянулись, несмотря на то, что послушник их окликнул.
Самой последней новостью, вконец растревожившей настоятеля, было известие о том, что из монастырских погребов, где хранилось оружие, похищены две пищали, две сабли, несколько кинжалов и мешочек пороху.
Однако настоятель строго-настрого запретил и отцу эконому, и отцу кладовщику говорить об этом с кем бы то ни было. Святым отцам вообще-то не подобает держать в монастыре большие запасы оружия, но главная беда была не в этом. Настоятель боялся, что известие о краже дойдет до вармийских властей и тут выяснится, для чего монастырю понадобилось такое количество оружия, а также кто и на какой случай снабдил монахов этим оружием.
Отцам
Вот отец настоятель и страшился гнева шляхты, Краковского двора, а в особенности гнева народного, так как недобрые вести о волнениях среди хлопов поступают в монастырь ежечасно.
Глава третья
ПЛЕН И СВОБОДА
Бум… бум… бум… Мерно звучит большой барабан, и звуки его гулко разносятся по гребной палубе. В такт ударам барабана десятки иссохших рук подымают и опускают весла. Здесь все рабы: и те, что гребут, и те, что полосуют их спины бичами.
В конце палубы на возвышении стоит рослый полуголый эфиоп, черный, точно эбонитовый идол, и размеренно бьет в большой барабан. Другой надсмотрщик, коренастый, низкорослый, с отрезанными ушами, прохаживается взад и вперед между скамьями, подбодряя гребцов – то одного, то другого – неожиданным ударом бича.
От запаха человеческого пота, давно немытых тел, жары и духоты трудно дышать.
Гребцы сидят вплотную друг к другу, бородатые, обросшие волосами, исхудалые. Они измучены до последнего предела.
Но вот раздаются три частых удара барабана, один за другим подряд: «Бум! Бум! Бум!» Весла разом подымаются над водой и застывают. Галера движется вперед уже по инерции…
И тут же сверху доносятся шум, выкрики команды, грохот якорной цепи. Толчок… и галера останавливается, продолжая покачиваться на месте. Барабан смолк. Надсмотрщик вышел. Гребцы откинулись назад и, опустив головы на грудь, сидят неподвижно, полузакрыв глаза.
Это их отдых. Наверху топают, кричат, суетятся… Здесь же, внизу, тихо и темно. Лишь изредка, когда кто-нибудь из гребцов шевельнется, звякнет цепь, скрепляющая их в один ряд.
Каспер протянул ноги и выпрямился. От усталости и слабости он был в полузабытьи. Топот ног на лестнице вывел его из оцепенения. Грубый голос крикнул по-турецки:
– Эй, дармоеды! Жрать!
Эти слова были хорошо понятны всем.
С грохотом на гребную палубу опустили на ремнях бак с дымящейся солониной. Каспер обеими руками принял глиняную миску и с помощью куска лепешки жадно начал вылавливать червивое, дурно пахнущее мясо.
Утолив голод, он попробовал поудобнее устроиться на скамье и закрыл глаза. Очевидно, галера причалила к берегу; значит, на всю ночь гребцов оставят в покое. В эти редкие часы отдыха, полулежа с закрытыми глазами, в тысячный раз вспоминал Каспер тот ужасный день на палубе «Лючии», ставший первым днем его рабства. Сначала хозяином его был жестокий и жадный работорговец ага Абдуррахман. Он почти не кормил своих гребцов. От голода и непосильной работы они умирали десятками чуть ли не каждый день. На пути в Александрию хозяин лишился почти половины своих гребцов. В это время цены на рабов упали, и Абдуррахман разорился. Галеру его со всеми гребцами купил его враг и соперник – синопский турок Керим.