Приключения Михея Кларка
Шрифт:
— Если вы действительно Михей Кларк из Хэванта, то вы можете мне назвать по имени опытного воина, который долго сражался в Германии и должен был прибыть с вами в лагерь верных.
— А это вот он самый, — ответил я, — зовут его Децимус Саксон.
— Верно ведь, верно, мистер Питтергрью, — воскликнул старый крестьянин, — Дик Румбальд это самое имя и называл. Он сказал, что с ним приедет или сам старик Кларк, или его сын. Ну, а кто это такие?
— А это мистер Рувим Локарби тоже из Хэванта, а рядом сэр Гервасий Джером. Оба они едут охотниками служить герцогу Монмаузу.
— В таком случае рад встрече с вами, — сердечно сказал храбрый священник. И затем, обращаясь к толпе, он крикнул:
— Друзья, за этих господ я отвечаю! Они на стороне честных людей и идут защищать святое дело.
Едва пастор произнес эти слова, как бешенство толпы сменилось неописуемым восторгом. Крестьяне ликовали и осыпали нас преувеличенными похвалами и лестью. Теснясь около нас, они гладили наши сапоги, держали нас за камзолы, жали нам руки и призывали на нас благословение. Пастору с великим трудом удалось освободить нас от любезностей толпы, и крестьяне снова двинулись в путь. Мы ехали посреди них, причем пастор шел между мной и Саксоном. Рувим немедленно же сострил, что пастор по своей фигуре является самым подходящим посредником между мной и Саксоном. И действительно, он был выше меня ростом, но не так широкоплеч, как я. Саксон, наоборот, был ростом выше пастора, но в плечах пастор был шире искателя приключений. Лицо у пастора было длинное, худое, со впалыми щеками, брови были густые, щетинистые, глаза сидели глубоко в орбитах и имели грустное выражение, но, когда пастором овладевал религиозный порыв, эти меланхолические глаза начинали блестеть и становились дикими.
— Зовут меня, джентльмены, Иисус Петтигрью, — произнес он, — я недостойный работник в винограднике Господа и свидетельствую об Его святом завете голосом и мышцею своей. Сие мое верное стадо я веду на запад, дабы они были готовы к жатве в час, когда всевышнему угодно будет собрать своих верных людей.
— А почему вы не поставили этих людей в строй? Они должны идти стройными колоннами, — сказал Саксон, — они бредут врассыпную вроде гусей, когда их на Михайлов день гонят на ярмарку. Неужели вы не опасаетесь? Не написано ли, что пагуба приходит внезапно? Придет враг, поразит, и не будет избавления.
— Да, друг мой, но ведь написано также: «Возложи на Господа все упование твое, ибо человеческое разумение тщетно». И потом, я не мог поставить моих людей в боевой порядок, мы могли бы таким образом привлечь к себе внимание конницы Иакова Стюарта, с которой мы могли встретиться. Мое желание заключается в том, чтобы довести мое стадо до лагеря благополучно. Там им дадут вооружение, а то очень уж шансы неравные.
— Правда, сэр, вы решили очень умно, — мрачно произнес Саксон, — вы правы: если конница налетит на этих добрых людей, то пастырь останется без паствы.
— Ну нет, это невозможно! — с жаром сказал мистер Петтигрью. — Скажите лучше, что и пастырь, и паства благополучно совершат свой тернистый путь мученичества и достигнут Нового Иерусалима. Знай, друг, что я пришел от Монмауза для того, чтобы привести к его знаменам всех этих людей. Я получил от него — то есть не от него, а от мистера Фергюсона — повеление поджидать вас и еще нескольких верных, которые должны прийти к нам с востока. Вы по какому пути ехали?
— Через Солсберийскую равнину и Брутен.
— Наших никого не видали?
— Никого, — ответил Саксон, — в Солсбери мы встретили Голубую гвардию, а затем эта же гвардия или, может быть, какой-нибудь другой конный полк встретился нам уже на этой стороне степи, около деревни Мира.
Иисус Петтигрью покачал головой и сказал:
— Вот как! Орлы уже слетаются! Это люди в пышных одеждах. У них, как у древних ассириян, кони и колесницы, коими они похваляются, но напрасна их похвальба. Ангел Господен дохнет на них ночью. Господь в праведном гневе своем поразит их, и сила их, и мощь всеконечно сокрушатся.
— Аминь! Аминь! — крикнули несколько крестьян, слышавшие слова пастора.
— Гордые возвысили рог свой, мистер Петтигрью, — вымолвил седобородый пуританин, — они высоко поставили светильники свои, светильники греховного обряда и поклоннического богослужения. Но светильники сии будут низвержены руками верных.
Мужчина с красным лицом, принадлежавший судя по одежде к классу свободных земледельцев, добавил:
— Увы, эти светильники, на вид столь пышные, издают только копоть и гарь, оскорбляющую ноздри христиан. Так было и в древности, когда старый Нолль взял в руки свои щипцы и снял с этих светильников нагар. Где щипцы сии? Друзья мои, это мечи верных.
Мрачный смех большинства одобрил эту благочестивую выходку товарища.
Пастор воскликнул:
— Да, брат Сандкрофт, в речах твоих скрывается сладость, подобная небесной манне. Путь наш долог и утомителен. Облегчим же его песнею хвалы. Где брат Зитльвет, глас коего подобен кимвалу и гуслям?
— Не ищите его, мой благочестивый мистер Петтигрью! — ответил Саксон. — Иногда мне самому приходилось возвышать свой голос перед Господом, и я начну.
И без дальнейших сговоров Саксон громовым басом затянул гимн, который дружно был подхвачен пастором и крестьянами. Вот этот гимн:
Господь — мой шлем. Господь — мой щит,Господь со мной — прочь шлем пернатый!Пусть в битве Бог меня хранит.Не нужны мне стальные латы!Бог вам помощник! Боритесь смело!Храбро сражайтесь за правое дело!Господь — Ты мой надежный щит!Ты слуг своих спасаешь правых.Господь от смерти защитит,Спасет тебя от ран кровавых.И сердце верное твоеПусть силы грешных не боится!Блеснет архангела копье,И дело гордых разорится.Бог вам помощник! Боритесь смело!Храбро сражайтесь за правое дело!Вот еще себя грех сильным мнитИ правду дерзко попирает.Бог силу грешных сокрушит.И солнце правды засияет.Бог вам помощник! Боритесь смело!Храбро сражайтесь за правое дело!Саксон уже умолк, а преподобный Иисус Петтигрью продолжал, размахивать своими длинными руками и без конца повторял припев к гимну. Бесконечно длинная вереница шедших за нами крестьян вторила пастору.
— Весьма этот гимн душеспасителен, — произнес Саксон.
Глядя на него, я негодовал, а Рувим и сэр Гервасий удивлялись. Дело в том, что Саксон усвоил себе опять ту же манеру, которую он пускал в ход, гостя у моего отца. Говорил он в благочестивом тоне и гнусавым голосом, наподобие пуритан.