Приключения Перигрина Пикля
Шрифт:
В поездке в Бат меня сопровождала очень милая молодая леди, с которой я весело развлекалась в этом городе, что в некоторой степени, избавляло меня от надоедливого общества моего любезного супруга. Отсюда мы отправились в его поместье, где провели несколько месяцев, а затем снова вернулись в наш дом на Бонд-стрит. Здесь, когда я заболела и слегла в постель, мое нездоровье было приписано тайному разрешению от бремени, хотя я находилась под одной кровлей с мужем и была окружена его слугами.
Пока я была больна, муж — надо отдать ему справедливость — ухаживал за мною с величайшим вниманием; как я уже упоминала, тревогу его можно объяснить в подобных случаях только странной непоследовательностью его натуры. Если бы он мог отвечать за свои поступки, я предположила
Я часто укоряла его за такие злобные выходки, заявляя о своем желании жить с ним мирно и прося, чтобы он не вынуждал меня нарушить наш договор. Он был глух ко всем доводам, упорствуя в своих преследованиях. Наконец, после многих ссор я покинула его дом, твердо решив выносить любые лишения, но не допускать, чтобы он снова начал меня тиранить.
В этом году произошло печальное событие, причинившее мне горе и навсегда оставшееся в моей памяти. Я имею в виду смерть мистера Б., с которым, как я неоднократно упоминала, у меня установились близкие отношения с первого дня нашего знакомства. Это был неоценимый человек, обещавший стать украшением своего века. Он мне оказывал самое дружеское расположение, и его уверенность в моей честности, почерпнутая из опыта, убедившего его в моей правдивости, была такова, что, по его словам, он поверил бы любому моему утверждению даже в том случае, если бы оно противоречило свидетельству его собственных чувств. Таковы были наши отношения, и, разумеется, потеря его не могла оставить меня равнодушной; мою скорбь не выразишь словами, и хотя мягкая рука времени сгладила ее остроту, но я никогда не перестану чтить его память с самым нежным чувством.
В последний период моей совместной жизни с мужем я согласилась с целесообразностью получить парламентский акт, который давал бы ему возможность уплатить долги. Для этого было необходимо отказаться от притязаний на выплату мне содержания при раздельном жительстве, на каковое содержание я по юридическим основаниям имела права; от этих прав надлежало отказаться, поскольку они препятствовали упомянутому плану, тогда как другие мои притязания оставались в силе. Когда дело близилось к завершению, мой муж весьма «великодушно» стал настаивать на моем полном отказе от содержания; я не согласилась, ибо это его обязательство являлось для меня единственным средством борьбы с его дурным обращением, и он не пожелал приводить в исполнение свой план, хотя никого этим не наказывал, кроме себя. Меня же он обвинил в нарушении слова после того, как якобы я ввела его в большие издержки.
Это обвинение в нарушении слова — пусть мне докажут, что я его нарушила! — сильно раздражило меня; я сама предложила такой план для его же выгоды, хотя хорошо знала, что исполнение плана ставит под угрозу получение мной содержания. Мое негодование еще более возросло благодаря поведению мистера Г., который постоянно заявлял о своем внимании ко мне и вслед за последним моим соглашением с мужем взялся примирить меня с отцом; но когда его спросили об этом последнем моем разногласии с мужем и захотели узнать, кто виноват, я или его лордство, он не пожелал быть судьей, отказался от прямого ответа и лукавыми «гм» и «ну» выразил порицание моему поведению. И, однако, этот самый человек, когда я доверительно сообщила ему о намерении снова уйти и прямо спросила его мнение по этому поводу, как будто согласился с моими доводами в таких примечательных выражениях: «Мадам, если бы я думал или надеялся, что милорд исправится, я бы упал на колени и просил вас остаться; но я не надеюсь, а потому ничего не могу сказать».
Если тогда он мне потворствовал, то почему же он не одобрил моего поведения, когда я добивалась только справедливости? Но он зависел от моего мужа, и потому я извиняю его равнодушие (чтобы
Благовоспитанный, веселый молодой человек, близкий родственник моего мужа, случайно был у нас как-то вечером, когда по соседству начался пожар, и мы решили поужинать в таверне en famille [67] . Проведя вечер очень приятно, этот молодой человек, шутливый по натуре, поцеловал нас на прощание. Моего мужа, уже раньше ревновавшего меня к своему родственнику, очень рассердил этот пустячный случай, но он благоразумно подавлял свое раздражение, пока не вернулся домой, где гнев, распаленный шампанским, возбудил его в такой мере, что он набросился на неповинного Г. и в бешенстве схватил его за шиворот, хотя тот не имел никакого касательства к виновнику всей истории.
67
В семейном кругу (франц.).
Этот сумасбродный поступок в довершение всего, что я вынесла, укрепил мое решение снова уйти. И по сей день мой муж ругает своего родственника как непосредственного виновника моего бегства, вместо того чтобы обвинять самого себя в безумии и безрассудстве. Когда я укрылась в доме на Парк-стрит, он подговорил всех моих поставщиков, не исключая и пекаря, не открывать мне кредита, заявив, что не будет платить мои долги. Трудное положение, на которое я была обречена этим «великодушным» распоряжением, а также размышление о перенесенных испытаниях и о том, что грозит мне в будущем благодаря его капризам и грубости, потрясли мое здоровье, и я вновь опасно заболела.
Все же моя натура справилась с болезнью, и врачи предписали мне для поправки здоровья жить за городом; итак, я должна была содержать два дома, когда мне не хватало средств на содержание одного, и завести коляску, так как мне были не по карману расходы на наемную карету, а кредитом я пользовалась, несмотря на распоряжение моего мужа.
Укрепив здоровье, я вернулась в город и повидалась с друзьями, никогда не покидавшими меня в несчастье, а летом перебралась в Эссекс, где прожила несколько месяцев в полном покое, не потревоженная тираном, дававшим мне по временам годовую передышку. Здесь, смотря по желанию, я ездила верхом или в экипаже, взятом мною в пользование; я проводила время с моим возлюбленным и еще с одним джентльменом, очень приятным собеседником, впоследствии оказавшим мне особые услуги.
В конце концов муж, получив сведения о моем местопребывании, вновь возымел желание меня мучить, отправился ко мне и однажды утром появился в своей карете, запряженной шестеркой, вместе с мистером Г. и другим человеком, нанятым им, и в сопровождении нескольких вооруженных слуг. Я немедленно заперла двери и отказалась его впустить, а он мольбами и угрозами добивался быть принятым; но я оставалась глуха и к тем и к другим, твердо решив не сдаваться до конца. Убедившись в моей решимости, он приказал меня штурмовать, и его слуги ворвались в дом. Я отступила наверх и заперлась в спальне, которую противник атаковал с такой яростью, что дверь начала трещать, и мне пришлось скрыться в другую комнату.
Я оставалась на посту, когда мистер Г. вступил в переговоры, всячески упрашивая меня принять моего мужа; в противном случае он не ручался за последствия. На это я ответила, что не расположена подчиниться его требованиям, а если они намереваются убить меня, то я смерти не страшусь. После этого заявления они возобновили атаку, которая не увенчалась успехом вплоть до полудня, когда мой муж прислал мне официальное уведомление о том, что военные действия прекращаются, пока обе стороны не пообедают. В то же время мои собственные слуги явились за указаниями; я велела им выдать мужу все, что он потребует из домашних запасов.