Приключения Перигрина Пикля
Шрифт:
Памятуя о надвигающейся опасности остаться в чужом городе без денег, я в конце концов решила, что необходимо вернуться в Англию, где я могла легче достать деньги, чем в чужой стране. С этой целью я написала агентам мужа о своем желании расплатиться с долгами в Париже из отпускаемых мне денег. Начались переговоры, и его лордство обещал выслать деньги для уплаты моих парижских долгов, достигших суммы в четыреста фунтов. Но к этой сумме он не прибавил ни фартинга, хотя я известила его, что благодаря его проволочкам мой долг неизбежно возрастет и что меня задержат за долг в двадцать фунтов так же легко, как и за долг в тысячу. Несмотря на все мои доводы, он не уделил мне ни единого шиллинга сверх той суммы, какая ранее была мною указана. Итак, все мои попытки оказались тщетными, и я убедилась в том, сколь неосуществимы все
Таким образом, из-за пустяков он поставил в затруднительное положение женщину, которой изъяснялся в безграничной любви, притворяясь, будто питает благоговение к ее принципам. Правда, его вера в мою бескорыстность была не лишена оснований; многие жены, имей они вдвое меньше поводов для раздражения, чем я, несомненно разорили бы его, тогда как, несмотря на мои чрезвычайные расходы, к каковым меня вынуждало его вечное преследование, он не выдал мне ни одного шиллинга, если не считать тысячи фунтов и маленького содержания, которое мне причиталось.
Одним словом, так много времени прошло, прежде чем его лордство убедился в необходимости уплатить четыреста фунтов, что я вновь попала в затруднительное положение, из которого было невозможно выпутаться. И хотя я написала письмо моему благодетелю, лорду ***, выражая благодарность за помощь в прошлом, однако не рискнула снова обращаться с просьбой, даже после того, как получила любезный ответ с уверениями, что прекрасные качества моего ума и сердца связывают его со мной узами вечной дружбы.
Пока я размышляла о незавидном своем положении, не позволявшем мне ни вернуться в Англию, ни остаться там, где я была, в Париж, проездом из Италии, прибыл молодой, очень богатый англичанин в сопровождении очень милого шотландца, рассудительного и жизнерадостного. К счастью моему или к несчастью, я познакомилась с этими джентльменами, увидевшими меня в опере и пожелавшими мне представиться; однажды они удостоили меня визитом, причем веселый шотландец завладел разговором, а другой держался неуверенно, даже застенчиво, но, несмотря на это, я могла в нем распознать деликатную чувствительность и недюжинный ум.
В его лице (очень миловидном), как и во всем его поведении, было что-то наивное и вместе с тем приятное; с первого взгляда мы друг другу понравились, установилась какая-то близость, укрепившаяся во время увеселительных поездок, когда я убедилась в том, что он исполнен нежности и чувствительности, благодаря которым его сердце сделалось восприимчивым к самой деликатной любви. Такой нрав немедленно привлек мое расположение, а в его сердце загорелась сильнейшая страсть, я и не воображала, что наши отношения могут ее вызвать.
Однако я не была недовольна своей победой, так как его наружность и душевные качества, так же как и манера ухаживания, мне очень нравились и в высшей степени располагали меня к нему. Но он завладел моим сердцем сильнее, чем я сама подозревала; в наших душах было что-то родственное, что связало нас, неведомо для нас самих, дружбой, а затем привело к самой страстной любви.
Я слушала его признания, и мы поистине были счастливы. Преданность его выражалась в величайшей нежности и искренности, а великодушие не знало границ. Не довольствуясь уплатой в течение двух недель тысячи двухсот фунтов по моим счетам, он осыпал бы меня подарками, если бы я не отказалась наотрез принимать эти знаки его расточительной щедрости. Меня огорчало даже то, что мое положение все же заставляет меня прибегать к его помощи, так как, незнакомый с моим нравом, он мог заподозрить меня в корыстной любви и судить о моем поведении по злоязычной молве, которая, как он потом признавался, действительно восстановила его против меня, почему он и не верил в продолжительность нашей взаимной привязанности. Но скоро он был выведен из заблуждения.
Его сердце, хотя и расположенное от природы к нежной страсти, до сей поры не смогли задеть женщины Франции и Италии; тем глубже запечатлелось в нем первое чувство. Его неопытность в галантном обращении и светской лжи и поразительное его простодушие не могли не привлечь ту, кто знала вероломство света и презирала легкомыслие и напыщенность любезных заверений, которые всегда оставались для меня показными фальшивыми фразами, а отнюдь не искренним языком любви. Помимо этого, немалую роль играла благодарность, способствуя усилению моей привязанности,
Благодаря такому приятному времяпрепровождению дни летели быстро, пока мое блаженство не было нарушено припадком ревности. Я познакомилась с молодой замужней леди, которая, не отличаясь красотой, была приятной, веселой собеседницей, склонной к кокетству. Вследствие каких-то неудач своего мужа она нуждалась в средствах и, как только увидела моего любовника и побеседовала с ним, тотчас же замыслила его завоевать. Я простила бы ей этот план, каких бы ни стоило это мне мучений, если бы верила в ее искреннюю любовь. Но я знала, что ее сердце не способно к страсти, и воспылала негодованием. Преследуя свою цель, она не пренебрегала ничем, что могло привлечь его внимание. Она старалась сесть за стол рядом с ним, нежно на него поглядывала, разговаривала с ним одним, подталкивала его ногой и, кажется, даже пожимала его руку. Кровь моя кипела, хотя гордость побуждала меня некоторое время скрывать тревогу; наконец, ее поведение стало столь вызывающим и дерзким, что я больше не могла подавлять негодование и в один прекрасный день заявила своему любовнику о желании немедленно порвать с ним. Он был крайне встревожен этой неожиданной декларацией; узнав о причине, он стал меня уверять, что больше не обменяется с ней ни единым словом. Удовлетворенная этим знаком его искренности и внимания, я освободила его от обещания, которого он не мог сдержать, пока мы поддерживали с ней знакомство. Мы продолжали встречаться с ней, хотя она все еще упорствовала в своих попытках соперничать со мной; чтобы чаще иметь возможность быть с нами, она сблизилась с его приятелем, который, по-видимому, в нее влюбился, а она готова была поощрять ухаживания обоих.
Помню, однажды вечером мы отправились в моей карете в оперу. По дороге эта влюбленная особа столь усердно действовала ногами, что я возмутилась ее поведением и, когда мы приехали, отказалась выйти и, высадив их, заявила о своем желании немедленно вернуться домой. Она была столь довольна этим заявлением, что не могла скрыть свою радость, предвкушая остаться с ним наедине, каковой возможности я никогда еще ей не предоставляла. Эта нескрываемая радость распалила мой гнев и тревогу. Я вернулась домой, но, мучимая мыслями о том, что оставила их вдвоем, привела себя в порядок перед зеркалом, хотя была слишком взволнована, чтобы обращать внимание на свою внешность, и без дальнейшего промедления поехала обратно в оперу.
Осведомившись, в какой ложе они сидят, я заняла ложу напротив и, проследив за ними, но оставаясь незамеченной, с удовлетворением установила, что он сидит далеко от нее, в другом конце ложи, и смотрит в сторону. Успокоившись, я присоединилась к ним без колебаний; мой юный возлюбленный, обрадовавшись при виде меня, сказал, что собирался покинуть представление и ехать за мной, если бы я в этот момент не явилась.
По дороге домой моя соперница снова принялась за свои уловки и широкими фижмами заслонила от меня моего любовника; тогда ревность вспыхнула во мне с такой силой, что я дернула за шнурок, приказывая кучеру остановить лошадей, и намеревалась выйти из кареты и идти домой пешком, что дало бы жителям Парижа возможность полюбоваться небывалым зрелищем. Но в тот же момент я поняла безумие такого поступка и сдержалась, призвав на помощь гордость. Тем не менее я решила, что больше не потерплю подобных сцен, и в ту же ночь потребовала от моего любовника разрыва отношений с этой мучительницей. Он очень охотно пошел навстречу моему желанию и был даже рад поводу порвать знакомство с особой, которая заставляла меня столь ему досаждать.