Приключения Перигрина Пикля
Шрифт:
Быстро справившись со своим делом, они приказали нам вернуться на проезжую дорогу другим путем и, вскочив на коней, ускакали с награбленным добром, но не раньше, чем молодой грабитель, менее страшный на вид, пожал мне руку, пожелав доброго пути, — на что я отозвалась с восторгом, радуясь избавлению от таких спутников, задержавших нас не менее чем на полчаса; вопреки заверению одного из них, я опасалась, как бы не убили всех нас; полагаю, что они принадлежали к той шайке, которая не так давно убила французского офицера и жестоко обошлась с леди, обобрав ее дочиста.
После такого ограбления едва ли можно предполагать, что я предавалась приятным размышлениям, если принять во внимание то отчаянное положение, в каком мы очутились в чужой стране. И все же,
Это бедствие обрушилось на меня благодаря ложным сведениям, полученным мною в Антверпене, где я могла бы взять с собой охрану, если бы не уверили меня в том, что нет никакой необходимости идти на такие значительные издержки. Оказалось, что в распоряжении грабителей было всего лишь полчаса для ограбления: как только мы снова выехали на проезжую дорогу, нам повстречалась французская артиллерия из Брюсселя, сопровождавшая нас до конца путешествия. В маленькой деревне нам сообщили, что многочисленная шайка дезертиров скрывается в лесу, откуда делает вылазки в окрестности и держит в страхе крестьян.
Проехав немного дальше, мы были задержаны артиллерией, двигающейся по мосту; артиллерийский обоз был очень длинным, и мы замешкались бы до вечера, если бы какой-то солдат не посоветовал мне выйти из кареты и просить командующего, чтобы он отдал приказ остановиться и нас пропустить. Я последовала его совету, и с большим трудом он провел меня сквозь толпу к группе офицеров, едва ли достойных нести это звание, потому что, когда я изложила свою просьбу, они не встали и не попросили меня сесть; развалившись в креслах и закинув ногу на ногу, они спросили непочтительно и насмешливо, куда я направляюсь, а когда я ответила: «В Париж» — пожелали узнать, что я намерена там делать.
Вежливая по натуре, когда со мной обходятся вежливо, и дерзкая, если обращаются со мной неуважительно, я была возмущена их наглым поведением и начала отвечать очень резко на их нахальные вопросы; диалог мог бы стать весьма колким, если бы разговор не был прерван высоким, стройным, элегантным французским аристократом, армейским офицером, который, случайно войдя, спросил весьма учтиво, что мне угодно.
Я повторила просьбу и предъявила бумаги, из которых он узнал, кто я такая. Он немедленно отдал распоряжение пропустить мою карету, а впоследствии посетил меня в Париже, получив предварительно мое разрешение ивзяв мой адрес. Остальные офицеры, узнав мое имя и звание, просили извинить невежливое обращение, которым, по их словам, я была обязана солдату, доложившему, будто я — бродячая актриса.
Я не могла удержаться от смеха, услышав об этой ошибке, которая могла произойти благодаря моему виду; мой лакей вынужден был обменяться шляпой с крестьянином, у меня на туфлях не было пряжек, с дорожного платья сорваны были пуговицы, а на лице еще сохранились следы испуга и потрясения, мною испытанного. Солдат, возможно, был шутником и хотел позабавиться на мой счет.
День уже клонился к вечеру, и потому мне пришлось остановиться в Мехлине, где я обратилась к интенданту, рассказала ему о постигшем меня несчастье и попросила кредита в гостинице, так как у нас не нашлось бы и шести пенсов. Сей джентльмен был любезен по-провинциальному и не только удовлетворил мою просьбу, но предложил остановиться в его доме. Я согласилась с ним отужинать, но ночевать у него отказалась, так как он был, как говорят французы, un vieux debauche [68] .
68
Старый распутник (франц.).
Наутро он послал вестового к генералу с отчетом о моей
Из Мехлина я двинулась в Брюссель, где меня знали, предоставили мне кредит и ссудили двадцать гиней на поездку в Париж. Посоветовавшись с друзьями о наиболее безопасном способе передвижения по Фландрии, я решила взять места в пассажирской карете и выехала не без опасений, что эта часть страны окажется наводненной разбойниками так же, как и другая. Этих опасений нимало не рассеял разговор моих спутников, людей простого звания, любящих преувеличивать опасности; все время они занимали меня рассказами о грабежах и убийствах, происшедших на этой дороге, приукрашивая рассказы подробностями собственного измышления. Я провела два дня в этой компании, слушая неутешительные истории, — положение мое было не из приятных, — и по прибытии в Лилль решила, что опасности остались позади, а потому наняла почтовую карету и еще через два дня доехала без приключений до Парижа.
По приезде в столицу меня немедленно навестили старые знакомые; прослышав о моем несчастье, они предлагали мне свои платья, настаивая, чтобы я их носила, пока не добуду новых. Они приглашали меня на все увеселительные вечера, для того чтобы я рассеялась и не предавалась меланхолии, размышляя о своей потере. Свыше сорока раз они просили меня повторить рассказ о происшествии со всеми подробностями, выражая большое удивление, что нас не убили или не изнасиловали. Что касается последнего, то эти опасения никогда не приходили мне в голову, ибо в противном случае я была бы потрясена гораздо сильнее. Но, кажется, моя компаньонка больше всего боялась именно этого; замечу мимоходом, что некрасивая женщина обычно опасается изнасилования больше, чем та, чья наружность в самом деле подвергает ее серьезной опасности. Теперь я поняла, что риск, которому я подвергалась, был значительно больше, чем я воображала, так как эти разбойники не только убивали, но и насиловали.
Вскоре после моего прибытия в Париж за мной стали ухаживать несколько французских кавалеров; но я никогда не питала склонности к иностранцам, а также к подобным интригам, кроме тех, которые обещают стать прочными и завязываются на основе более приятной, чем обычная галантность. Когда я изменяла этим правилам, то делала это по принуждению, и мне всегда бывало тяжело; я должна была выбирать из двух зол меньшее, подобно человеку, который с палубы горящего корабля бросается в море.
Я отвергла их любовь, но не отказывалась от встреч и бесед; мое здоровье пострадало от потрясения, которое оказалось сильнее, чем я в первое время воображала, и окончательно расстроило здоровье моей компаньонки, оправившейся только после возвращения в Англию; некоторое время я хворала, но тем не менее наслаждалась покоем в течение десяти месяцев, и посещали меня англичане, шотландцы и французы всех партий и убеждений. Ибо удовольствия — вне всяких партий, а к ним-то я главным образом и стремилась. Я не была настолько тщеславна, чтобы стать политиком и посвящать свое время и размышления предметам, которых не понимала. У меня были самые разнообразные поклонники, и я проводила бы время вполне по своему вкусу, если бы мои средства не таяли весьма ощутимо, а пополнения их не предвиделось. Большую часть денег, отпущенных мне на жизнь, я должна была потратить на то, чтобы снабдить мою компаньонку, слугу и себя самыми необходимыми вещами взамен тех, какие мы потеряли.