Приключения Перигрина Пикля
Шрифт:
Впервые их искусство проявилось на миссис Траньон. Они устрашали эту добрую леди странными звуками, когда она уединялась для своих благочестивых упражнений. Пайпс отличался врожденным талантом к воспроизведению диссонансов: он мог подражать звукам, сопровождавшим подъем домкрата, работу пилы, раскачивание преступника, повешенного в цепях; он мог имитировать рев осла, ночные крики совы, кошачий концерт, вой собаки, визг свиньи, пение петуха, и он знал боевой клич индейцев Северной Америки. Эти таланты один за другим он проявил в разное время и в разных местах к ужасу миссис Траньон, беспокойству самого коммодора и смятению всех слуг в замке.
Перигрин, завернувшись в простыню, пробегал иной раз перед своей теткой в сумерках, когда ее орган зрения был слегка затуманен возбуждающим напитком; а боцманмат научил его обувать кошек в скорлупу от грецких орехов, так что они производили ужасный стук во время своих ночных прогулок. Дух миссис Траньон был немало смущен этими грозными явлениями, которые, по ее мнению, предвещали смерть одного из главных членов семьи; она с удвоенным рвением предавалась своим религиозным упражнениям и поддерживала в себе бодрость новыми возлияниями; мало того, она начала замечать, что здоровье мистера Траньона сильно подорвано, и казалась очень недовольной, когда другие говорили, что вид у него прекрасный.
Ее частые визиты в спальню, где хранилось все ее утешение, вдохновило заговорщиков на предприятие, которое могло привести к трагическим последствиям. Они нашли способ влить слабительное из елаппы в одну из еефляжек, и она приняла такую дозу этого лекарства, что здоровье ее сильно пострадало от энергического его действия. У нее начались обмороки, которые привели ее к краю могилы, несмотря на все лекарства, какие назначал врач, приглашенный в начале ее заболевания. Исследовав симптомы, он объявил, что пациентка была отравлена мышьяком, и прописал маслянистые микстуры и жидкости для впрыскивания, чтобы защитить оболочки желудка и кишок от раздражающих частиц этого ядовитого минерала; в то же время он намекнул с весьма проницательным видом, что нетрудно найти разгадку тайны. Он притворился, будто оплакивает бедную леди, словно той грозили новые покушения такого же рода; причем посматривал искоса на ни в чем не повинного коммодора, в котором ревностный сын Эскулапа заподозрил виновника этой затеи, придуманной с целью сбыть с рук подругу жизни, к коей, как было хорошо известно, тот не питал чрезмерной любви.
Эта дерзкая и злобная инсинуация произвела некоторое впечатление на присутствующих и открыла широкое поле для клеветы, чернившей имя Траньона, которого изображали во всей округе чудовищем бесчеловечности. Даже сама страдалица, хотя и держала себя весьма пристойно и благоразумно, невольно ощущала некоторую робость перед своим супругом; не допуская мысли о каком-либо покушении на ее жизнь, она полагала, что он постарался подмешать что-нибудь в бренди с целью отучить ее от этого излюбленного напитка.
На основании такого предположения она решила в будущем действовать с большей осмотрительностью, не занимаясь расследованием этой истории, тогда как коммодор, приписав ее нездоровье какой-нибудь естественной причине, вовсе перестал об этом думать, когда миновала опасность. Итак, виновники избавились от страха, который, впрочем, послужил для них столь существенным наказанием, что впредь они уже не отваживались на подобные проделки.
Стрелы их изобретательности были теперь направлены против самого коммодора, которого они задразнили и запугали чуть ли не до потери рассудка. Однажды, когда он сидел за обедом, вошел Пайпс и сообщил ему, что внизу ждет какой-то человек, который желает видеть его немедленно по делу величайшей важности, не терпящему отлагательств; коммодор приказал передать незнакомцу, что он занят, и предложил ему сообщить свое имя и дело, по которому явился. На это требование он получил ответ, гласивший, что имя незнакомца Траньону неизвестно, а дело такого рода, что открыть его можно только самому коммодору, увидеть которого надлежит без промедления. Траньон, удивленный такой назойливостью, встал с неохотой из-за стола, и спустившись в гостиную, где находился незнакомец, спросил его недовольным тоном, что это у него за чертовски спешное дело, если нельзя даже подождать, пока он кончит обедать. Тот, нисколько не смущенный этим грубым обращением, подошел на цыпочках вплотную к нему и с уверенным и самодовольным видом, приблизив губы к уху коммодора, тихонько шепнул ему:
— Сэр, я адвокат, с которым вы желали побеседовать конфиденциально.
— Адвокат! — вскричал Траньон, вытаращив глаза и чуть не задохнувшись от гнева.
— Да, сэр, к вашим услугам, — отвечал сей блюститель закона, — и, с вашего разрешения, чем скорее мы покончим с этим делом, тем лучше, ибо давно уже замечено, что промедление порождает опасность.
— Правильно, братец, — сказал коммодор, который уже не мог больше сдерживаться, — признаюсь, что я разделяю ваш образ мыслей, а потому с вами будет покончено в одну секунду.
С этими словами он поднял свою палку, представлявшую нечто среднее между костылем и дубиной, и с такой энергией опустил ее на вместилище рассудка адвоката, что, не будь это сплошная кость, череп был бы освобожден от своего содержимого.
Будучи, таким образом, защищен природой против подобных покушений, адвокат не мог противостоять тяжести удара, который в одну секунду поверг его на пол, бесчувственного и недвижимого, а Траньон вприпрыжку отправился наверх обедать, выкрикивая по дороге похвалы самому себе за расправу, какой он подверг такого наглого, каверзного злодея.
Адвокат, едва очнувшись от транса, в который его столь неожиданно погрузили, стал озираться в поисках свидетеля, который облегчил бы возможность доказать оскорбление, ему нанесенное; но так как никто не появился, он ухитрился снова встать на ноги и, запятнанный кровью, стекавшей по носу, последовал за одним из слуг в столовую, решив добиться объяснения с противником и либо выудить у него деньги в виде удовлетворения, либо вызвать его на вторичное нападение при свидетелях. С этой целью он вошел в комнату с громкими криками, к изумлению всех присутствовавших и к ужасу миссис Траньон, которая завизжала при виде такого зрелища; обратившись к коммодору, он сказал:
— Заявляю вам, сэр, что если есть в Англии правосудие, вы у меня поплатитесь за это нападение. Вы думаете, что защитили себя от судебного преследования, убрав с дороги всех слуг, но на суде это обстоятельство послужит убедительным доказательством предумышленною коварства, с которым был совершен этот акт, в особенности когда оно будет подкреплено свидетельством вот этого письма, в коем меня приглашают явиться в ваш собственный дом для ведения дела большой важности.
С этими словами он извлек записку, которую и прочитал:
«Мистеру Роджеру Ревайну.
Сэр, будучи пленником в своем собственном доме, я желаю, чтобы вы явились ко мне в три часа пополудни и настояли на личном свидании со мной, так как у меня есть дело великой важности, по поводу которого в вашем совете нуждается ваш покорный слуга
Одноглазый командир, удовлетворившись тем наказанием, какое уже перенес жалобщик, прослушал чтение этого дерзкого поддельного документа, который он считал плодом подлости адвоката, вскочил из-за стола и, схватив огромного индюка, лежавшего перед ним на блюде, намеревался приложить его вместе с соусом и всем прочим, как припарку к ране, не удержи его Хэтчуей, который крепко схватил его за обе руки и снова усадил на стул, посоветовав адвокату отчаливать с тем, что он уже получил. Отнюдь не намереваясь следовать этому спасительному совету, тот повторил свои угрозы и бросил Траньону вызов, сказав, что у него нет подлинного мужества, хотя он и командовал военным судном, ибо в противном случае он ни на кого не стал бы нападать столь подло и потаенно. Такое дерзкое заявление привело бы его к цели, если бы возмущение его противника не улеглось благодаря совету лейтенанта, который шепотом попросил своего друга успокоиться, так как он позаботится о том, чтобы адвокат был наказан за свою самонадеянность подбрасываньем на одеяле. Это предложение, принятое коммодором весьма одобрительно, утихомирило его в один момент; он тщательно вытер пот со лба, и лицо его тотчас же расплылось в зловещую улыбку.