Приключения Перигрина Пикля
Шрифт:
Воспитатель, видя его столь рассудительным, воспользовался этим моментом сосредоточенности и, дабы предотвратить рецидив, предложил ему заняться какой-нибудь увлекательной наукой, которая даст развлечение его уму и постепенно оторвет его от тех знакомств, какие вовлекли его во все эти беспокойные авантюры. Для этой цели, восторженно восхваляя ее, он порекомендовал математику, доставляющую более целесообразные и разумные радости юношескому воображению, чем какой-либо иной предмет изучения, и даже начал в тот же день читать с ним Эвклида.
Перигрин принялся за эту отрасль науки с тем пылким прилежанием, какое обычно проявляют мальчики при перемене занятий; но он едва успел оставить позади pons asinorum [6] , как рвение его уже ослабело; проверка истины путем доказательств не дала ему той восторженной радости, какою наставник тешил его надежды; и, не дойдя еще до сорок седьмой теоремы, он начал мрачно зевать, без конца корчить гримасы и считал себя скупо вознагражденным за внимание, когда приобщился великому открытию Пифагора, доказавшего, что квадрат гипотенузы равен сумме квадратов катетов. Однако он стыдился потерпеть неудачу в своем предприятии и трудился с большой настойчивостью, пока не одолел первых четырех книг, не усвоил тригонометрии с методом алгебраического исчисления и не изучил принципов съемки; но никакими доводами нельзя было склонить его к продолжению занятий этой наукой, и он обратился с сугубой охотой к своим прежним развлечениям, подобно ручью, который, будучи запружен, накапливает силы и, хлынув через насыпь, низвергается с сугубой стремительностью.
6
Мост ослов (лат.).
Мистер Джолтер созерцал это с удивлением и грустью, он не мог противостоять потоку. Поведение Перигрина теперь свелось к чередованию своевольных и бесстыдных поступков; проказа сменялась проказой, и проступок следовал за проступком с поразительной быстротой. Ежедневно подавали на него жалобы, тщетны были предостережения, сделанные наставником наедине, и угрозы, брошенные учителями публично; он пренебрегал первыми, презирал вторые, закусил удила и в своем разбеге дошел до такой дерзости, что по этому поводу было созвано совещание, на котором решили смирить сей непокорный дух жестокой и позорной поркой за первый же проступок, какой он совершит. В то же время было предложено мистеру Джолтеру написать от имени директора коммодору, предлагая ему удалить Тома Пайпса от его племянника, ибо названный Пайпс является главным действующим лицом и подстрекателем во всех его преступлениях, а также положить конец ежемесячным посещениям изувеченного лейтенанта, который не преминул воспользоваться разрешением и являлся пунктуально в назначенный день, всегда имея наготове какую-нибудь новую выдумку. Действительно, к тому времени мистер Хэтчуей был также хорошоизвестен и гораздо более любим всеми школярами, чем директор, их обучавший, и всегда его приветствовала толпа мальчиков, которые обычно следовали за Перигрином, когда тот шел встречать своего друга, и провожали его до дому, во всеуслышание выражая свою радость и одобрение.
Что касается Тома Пайпса, то он был не столько слугой Перигрина, сколько распорядителем увеселений для всей школы. Он появлялся на всех их пирушках и руководил их развлечениями, решал споры между мальчиками, словно имел полномочия за большой печатью. Он регулировал их состязания с помощью своей дудки, преподавал младшим мальчикам игры в «три горошины», чехарду и орлянку; посвящал мальчиков постарше в тайну крибиджа и «все четыре», а также в тактику взятия приступом замка, разыгрывая комедию принца Артура и другие пантомимы, как представляют их обычно на море, и обучая старших, которые прозывались «буянами», орудовать дубинкой, отплясывать сентджилс, пить флип, курить табак. Эти достоинства сделали Пайпса столь необходимым и приятным для школяров, что, не говоря о заинтересованности в этом деле Пери, его увольнение могло вызвать опасное волнение в школе. Поэтому Джолтер, зная о большом влиянии Пайпса, уведомил своего питомца о полученных им предписаниях и очень откровенно спросил, как следует ему приводить их в исполнение, ибо он не смел писать коммодору без такого предварительного сообщения, опасаясь, что молодой джентльмен, едва успев пронюхать об этом деле, последует его примеру и познакомит своего дядю с некоторыми эпизодами, которые в интересах наставника надлежало оставить неразоблаченными. Перигрин был того мнения, что он, Джолтер, не должен утруждать себя писанием каких бы то ни было жалоб, а в случае расспросов директора пусть уверит его, что исполнил его желание; в то же время он дал торжественное обещание вести себя впредь с такой осмотрительностью, что у директора не будет никакого повода возобновлять расследование. Его решение, сопровождавшее это вынужденное обещание, было слишком неустойчиво, чтобы остаться в силе, и не прошло и двух недель, как наш юный герой оказался вовлеченным в авантюру, из которой он не мог выпутаться с сопутствовавшей ему обычно удачей.
Глава XVII
Он и несколько его товарищей, гуляя в пригороде, вошли однажды в сад и, удовлетворив свой аппетит, пожелали узнать, сколько должны они внести за сорванные плоды. Садовник запросил, по их мнению, непомерную цену, а они, не скупясь на ругательства, отказались ее заплатить. Крестьянин, будучи угрюмым и несговорчивым, настаивал на своем праве, причем ругательства его были не менее вульгарны и красноречивы. Его гости попытались отступить; завязалась драка, в которой Перигрин потерял шляпу, а садовник, подвергаясь опасности благодаря численности врагов, крикнул жене, чтобы та отвязала собаку, которая мгновенно бросилась на помощь хозяину и, укусив за ногу одного и за плечо другого, обратила в бегство школяров. Взбешенные нанесенным оскорблением, они добились подкрепления у своих друзей и с Томом Пайпсом во главе вернулись на поле битвы. Противник, видя их приближение, кликнул на помощь своего помощника, который работал в другом конце участка, и вооружил его мотыгой, тогда как сам завладел киркой, запер калитку и, защищенный сфлангов своим слугой и мастифом, неустрашимо ждал атаки. Он не простоял в этой оборонительной позиции и трех минут, как Пайпс — главная опора неприятеля — приблизился с великой неустрашимостью к воротам и, с силой, разрушительной, как петарда, ударил ногой в калитку, которая была не из прочных, расщепив ее на тысячу кусков. Этот неожиданный сокрушительный удар немедленно воздействовал на помощника садовника, который отступил с большой поспешностью и удрал через заднюю дверь. Но хозяин, как некий Геркулес, сам поместился в бреши; и когда Пайпс, размахивая дубиной, шагнул вперед, чтобы вступить с ним в бой, тот опустил свое оружие с такой энергией и ловкостью на его голову, что, будь череп Пайпса более уязвим, железное острие раскроило бы ему башку пополам. Но она была защищена крепким сводом, и оружие ударилось о кость с такой поразительной силой, что удар высек искры. И пусть недоверчивый читатель не подвергает сомнению этот феномен, пока не прочтет замечательной книжки Питера Колбена «Естественная история мыса Доброй Надежды», где туземцы обычно пользуются для высекания огня берцовыми костями львов, убитых в этой части Африки.
Пайпс, слегка ошарашенный, но отнюдь не выбитый из строя этим ударом, мгновенно ответил на любезность своей дубинкой, которая, не отклони поспешно садовник головы, положила бы противника бездыханным поперек его же собственного порога; но, по счастью, садовник принял салют правым своим плечом, которое треснуло под ударом, и кирка тотчас же выпала из его онемевшей руки. Видя это и не желая терять завоеванное преимущество, Том ударил головой в грудь этого сына земли и сбил его с ног, будучи сам в тот же момент атакован мастифом, который вцепился в его бедро. Ощущая неудобство от этого нападения с тыла, он отдал простертого садовника мщению своих сообщников, которые хлынули на него толпой, и, повернувшись, схватил свирепое животное обеими руками за горло, которое сжимал с такой невероятной силой и упорством, что собака разжала зубы, язык вывалился у нее из пасти, кровь брызнула из глаз, и она повисла безжизненной тушей в руках победителя.
Счастье для ее хозяина, что она перестала существовать, ибо к тому времени он был атакован таким полчищем врагов, что на теле его едва хватало места для всех кулаков, какие по нем барабанили, вследствие чего, выражаясь вульгарно, из него чуть дух не вышибли, прежде чем Пайпс удосужился за него вступиться и убедил обидчиков оставить садовника в покое, заявив, что жена пошла бить тревогу по соседству и, весьма возможно, им будет прегражден обратный путь. В конце концов они уступили его увещаниям и двинулись домой с триумфом, оставив садовника в объятиях его матери — земли, с которой он не имел сил встать, пока не был поднят своей неутешной супругой и друзьями, призванными ею на помощь. Среди них был кузнец, он же коновал, который занялся его остовом: освидетельствовав каждую его конечность, он объявил, что все кости целы, и, достав свой шнипер, сделал ему тут же обильное кровопускание. Затем его перенесли на кровать, с которой он не в состоянии был подняться в течение целого месяца.
Его семья обратилась в приходской совет, и была официально подана жалоба директору школы, а Перигрин был изображен коноводом тех, кто совершил это зверское нападение. Немедленно начали следствие, и когда пункты обвинения были вполне доказаны, нашего героя приговорили к жестокой порке пред лицом всей школы. Это был позор, одну мысль о котором не могло вынести его гордое сердце. Он решил, что лучше убежать, чем подвергнуться каре, на которую был обречен; когда же он открыл свои мысли сообщникам, те обещали все до единого помочь ему и либо избавить его от экзекуции, либо разделить его судьбу.
Доверяя этому дружескому заявлению, он казался беззаботным в день, назначенный для наказания, и, когда его вызвали для приведения приговора в исполнение, направился к месту действия в сопровождении большинства школяров, которые поведали о своем решении директору и выразили желание, чтобы Перигрин был прощен. Директор отвечал с тем достоинством, какое приличествовало его положению, указал на нелепость и наглость их требования, попрекнул их за дерзкий поступок и велел мальчикам расходиться. Они повиновались его приказанию, и наш злосчастный герой был публично высечен in terrorem [7] всем, кого это могло касаться.
7
Для устрашения (лат.).
Этот позор произвел весьма сильное впечатление на ум Перигрина, который, оставив к тому времени позади четырнадцатый год своей жизни, начал усваивать гордость и чувства мужчины. Столь унизительно заклейменный, он стыдился появляться, как прежде, на людях; он был разгневан на своих товарищей за измену и нерешительность и погрузился в глубокую задумчивость, длившуюся несколько недель, на протяжении коих он порвал свои мальчишеские связи и сосредоточился на предметах, которые считал более достойными внимания.